стоять плечом к плечу, что бы ни случилось. Берлинцы восприняли эту речь хорошо. Но тут начался небольшой дождь, и они с юмором стали вместо «дуче, дуче!» скандировать: «душе, душе!» [что по- немецки значит «душ»].
После отъезда Муссолини Гитлер показал себя убежденным в том, что в его лице он приобрел честного друга Германии.
Мирные недели
Посетив выставку «Созидающий народ» в Дюссельдорфе 2 октября, приняв назавтра участие в праздновании «Дня благодарения урожаю» и в открытии 5 октября очередной ежегодной кампании «Зимняя помощь», проходившей на сей раз под лозунгом «Народ помогает сам себе!», Гитлер в середине месяца выехал в Южную Германию, чтобы пробыть там в своей личной резиденции «Бергхоф» на горе Оберзальцберг до конца месяца, а потом вернуться в Берлин.
Я провел эти недели в имперском министерстве авиации и на аэродромах в Штаакене и Деберице. Подполковник Ешоннек{73}, начальник оперативного отдела (отдел 1а) генерального штаба люфтваффе, предложил мне наряду с моей службой в Имперской канцелярии посещать занятия в «Высшем училище военно-воздушных сил» в Гатове, которое являлось предварительной ступенью для поступления в академию люфтваффе, а тем самым для получения образования офицера генерального штаба ВВС. Очередной курс начнется 1 сентября и продлится три месяца. Я с воодушевлением принял это предложение…
В народе была тогда распространена надежда на длительный период мира. Массы верили Гитлеру, что он сохранит мир именно потому, что сам провел Первую мировую войну на фронте. К тому же был велик страх перед коммунизмом, с которым мы познакомились после войны и у нас в Германии в связи с волнениями и восстаниями. Популярностью пользовались меры по пересмотру «Версальского диктата», широкое распространение получил антисемитизм. Гитлер считался спасителем, устранившим социальную нужду и осуществившим для «фольксгеноссен» равенство шансов на хорошую жизнь. В результате всех этих достижений многие в Германии были убеждены в том, что они переживают подлинный подъем народа, и видели в Адольфе Гитлере вождя, ведущего их в счастливое будущее. Фюрер стал «идолом» масс. Он мог требовать всего чего угодно, и народ шел за ним. Краткие годы существования экономически и политически слабой Веймарской республики не смогли сделать из монархистов демократов. А отсюда понятно, что Гитлер своими очевидными успехами привлек к себе все слои народа. В этом и состоит непостижимый для нас сегодня факт, что Гитлер почти до самого конца войны имел народ на своей стороне. «Адольф знает, что делать!» или «Адольф сумеет!» – эти слова можно было слышать даже в последние дни, когда враг уже стоял в стране, а война была проиграна. Теневые стороны режима во внимание не принимались.
В конце октября отдохнувший и посвежевший, Гитлер вернулся с Оберзальцберга в Берлин. Имперская канцелярия снова оживилась. Множество любопытствующих устремилось к обеденному столу фюрера. Гитлер очень прямодушно рассказывал о двух посетителях Оберзальцберга. Первым был Ага-хан, председатель Лиги Наций и лидер одной мусульманской секты в Индии. Гитлер, как казалось, откровенно говорил о проблемах, затрагивающих Германию и Англию. Одобрив исторические взгляды Ага-хана на судьбы Европы, он выразил свою симпатию исламу. Вторым визитером явился бывший английский король Эдуард VIII, герцог Виндзорский{74}, со своей супругой. Визит этот соответствовал новым политическим установлениям в Германии, поэтому их сопровождал руководитель «Германского трудового фронта» д-р Роберт Лей{75}. Герцогская супружеская пара произвела на Гитлера глубокое впечатление. Подтвердилось его утверждение, что при Эдуарде VIII германо-английские отношения развивались лучше, чем в настоящее время.
Гражданская война в Испании
Совершенно ясно, что Гитлер (как он охотно делал) использовал обе оказии для того, чтобы неофициальным путем довести свои взгляды по текущим политическим вопросам до правильных адресатов в Англии. Тогдашний германский посол в Лондоне, а позднее имперский министр иностранных дел фон Риббентроп{76} наблюдал эти приватные беседы с экс-королем с опасением, боясь, что это нанесет ущерб его дипломатической деятельности. Напряженность между Англией и Германией объяснялась различием их позиций в отношении Гражданской войны в Испании и затрудняла достижение Гитлером его цели – добиться прочного взаимопонимания с Великобританией. Постоянно заседавший в Лондоне «Комитет по невмешательству», в котором Германию представлял Риббентроп, по его донесениям, больше содействовал отравлению атмосферы в отношениях между Германией и Англией, чем ее разрядке.
С точки зрения политики взаимопонимания с Англией, позиция Гитлера по отношению к испанской Гражданской войне испытывала колебания. Но большевистское вмешательство на стороне красных вновь и вновь побуждало его не ослаблять своих усилий в поддержку Франко. Против этого говорили донесения военных и политических германских органов в Испании о коррупции среди руководящих франкистов. Упущения Франко в военном командовании затягивали все решения и меры каудильо на латиноамериканский манер. Гитлер даже не удивлялся доходившим до него иногда раздраженным вопросам немецких офицеров легиона «Кондор», а правильно ли они вообще делают, что, учитывая все эти безобразия, сражаются на франкистской стороне.
Ко всему прочему Гитлеру пришлось заниматься еще и сварой между обеими высшими германскими инстанциями в Испании. По настоянию Зарубежной организации НСДАП германским послом при Франко был назначен крупный знаток местных условий генерал Вильгельм Фаупель. Он хотел выиграть войну, чтобы самому стать победителем, а потому потребовал срочно перебросить в Испанию две-три германских дивизии, в чем ему, естественно, было отказано Берлином. Тщеславие Фаупеля очень быстро привело к его непреодолимой конфронтации с генералом Шперрле{77}, командиром легиона «Кондор».
Тот поставил вопрос ребром: «Или Фаупель, или я». После тщательного изучения конфликта штабом Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерством иностранных дел Гитлер решил спор в пользу Шперрле. Фаупеля в августе отозвали.
Я лично знал обоих «боевых петухов» и, как и многие другие, не удивился такому ходу событий. Но он бросал свет на споры из-за компетенции внутри высших органов рейха, которые не умели сами решать пустяковые проблемы, а доводили их до высшей инстанции – до Гитлера. Шперрле, который и дальше шел в Испании напролом, был 1 ноября заменен генералом Фолькманом.
Я с интересом следил за развитием событий не только потому, что знал действующих лиц, но и потому, что в круг моих обязанностей в адъютантуре вооруженных сил входило поддерживать контакт с «Особым штабом „В“ – штабом связи между вермахтом и легионом „Кондор“ в Испании.
С тех пор как Гитлер вернулся в Берлин, он зачастую казался рассеянным. Подолгу общался с Герингом и Гессом. Из его застольных бесед и разговоров по вечерам можно было понять, что его все больше занимали мысли насчет позиции великих держав в отношении Германии. Все чаще кульминацией его высказываний служило желание убедить англичан в опасности противодействующего русского империализма. Коммунистическое мировоззрение, которое в России можно сравнить со своего рода религией, мол, в сочетании с диктаторским режимом недооценивать никак нельзя. Он, Гитлер, кое-что в этом деле понимает, ведь национал-социализм тоже свершил в Германии такое чудо, какого никто не ожидал. Тогда почему же это невозможно в России? Но Англия близоруко все еще держится за «Версаль».
