придается. В речи 30 ноября 1891 г. он уже не ощущает потребности приписывать мне часть ответственности; он заявляет: одного этого года было вполне достаточно, чтобы показать, как правильно мы действовали.
Глава двенадцатая
ТОРГОВЫЙ ДОГОВОР С АВСТРИЕЙ
Попытка Австрии использовать для получения экономических выгод тесные политические отношения с нами, установившиеся в силу германских традиций и развития, как уже упоминалось*[168], впервые проявилась во времена князя Шварценберга в форме стремления к Таможенному союзу[169], а затем настойчиво повторялась по различным поводам. Однако попытка эта сразу же потерпела неудачу ввиду невозможности найти правильное мерило для распределения между членами Таможенного союза таможенных доходов, получаемых от подлежащих обложению товаров, потребляемых населением[170]. Сознание невозможности полного таможенного объединения не смогло, однако, устранить естественного стремления [Австрии] поживиться за наш счет путем торговых договоров[171]. Ослабление монархической власти и нужда в парламентских голосах усиливают вожделения известных классов избирателей. В последние десятилетия преобладание в Австро-Венгрии получила венгерская половина империи, а галицийские голоса приобрели большую ценность, чем раньше, не только для парламентского большинства, но и для внешнеполитических возможностей. Аппетиты аграриев этих восточных областей Австрии приобрели влияние на решения правительства; и если последнее может эти аппетиты удовлетворить любезностью за счет Германии и ее неопытности, то оно, конечно, воспользуется каждой неудачной уступкой германской политики, чтобы выйти из внутренних затруднений и удовлетворить венгерских и галицийских аграриев. Издержки эти, поскольку они не будут покрыты германским добродушием, падут скорее на промышленные, чём на аграрные элементы Цислейтании[172], за вычетом Галиции. Эти элементы менее опасны для австрийской политики и менее способны оказать сопротивление, чем венгры и поляки, если бы они были недовольны. Немцы послушнее властям и менее искушены в вопросах внутренней политики, чем другие национальности Австрии. Об этом свидетельствует доктринерский характер конституционной борьбы, которую хербстовские безвременники (Herbstzeitlosen)[173] вели вплоть до разрыва со своей же династией — этим самым естественным и самым сильным союзником немцев.
Таким образом, понятно, почему экономическая политика Дунайской империи обращает мало внимания на немецких промышленников и более считается с немецкими аграриями. При богемском расколе чехи также сильнее представлены у аграриев, а немцы — у промышленников. Неудивительно, что венгры, поляки и чехи довольны, когда об их интересах заботятся в первую очередь, а издержки этого оплачивают немцы, раньше всего в Цислейтании, но главным образом в Германии. Однако надо спросить, почему же имперское правительство предлагает в Вене принести в жертву германские аграрные интересы. Основания, приводимые в печати, будто необходимым последствием политического союза является процесс экономического слияния, — бессодержательная фраза, не имеющая никакого практического смысла. Ведь мы были в самой тесной политической близости с Россией, а в прошлом — и с Англией, несмотря на весьма затруднительные для обеих сторон таможенные условия. А германский союзный договор также и там, где он не совпадал с таможенным объединением, долгое время существовал при полном соблюдении сторонами взаимного доверия в отношении политических обязательств. Нашему союзному договору с Австрией к тому же не грозит опасность расторжения по ее инициативе, если бы мы отказались, как это имело место 40 лет тому назад[174], от уплаты хозяйственной дани в пользу Австро-Венгрии за ее возможную военную помощь. Если представить себе будущее Австрии, то она в большей мере нуждается в союзе с Германией, чем Германия — с Австрией. Если бы Австрия могла заменить дружбу Германии русской дружбой, то ей пришлось бы пожертвовать всеми своими стремлениями на востоке, которые делают из венгров врагов России. Сближение Австрии с Францией и даже с объединенными западными державами Крымской лиги поставило бы австрийскую монархию из всех участников [лиги] в наиболее уязвимое положение по отношению к России и Германии. Оно поставило бы Австрию перед лицом русских стремлений культивировать, в дружественном славянам духе, зародыши разложения, имеющиеся в большей части населения [Австрии]. Таким образом, союз с Германией, основанный на племенном чувстве, остается для Австрии всегда самым естественным и безопасным. Можно сказать, что этот союз является постоянной потребностью Австрии при любой ситуации.
Я, конечно, сожалел бы, если бы Германская империя вновь отказалась от союза с Австрией, на создание которого я употребил столько усилий, и тем самым вновь должна была бы добиваться полной свободы для своих европейских отношений. Но если бы наша политическая любовь к Австрии осталась бы без взаимности с ее стороны только потому, что мы не приносим ей экономических жертв, то я все же предпочел бы политику свободных рук, так как убежден в том, что если бы Австрия понимала наш союз в упомянутом смысле и пожелала бы в этом направлении его использовать, то он не был бы длительным и в решительный момент не оказался бы прочным. Самые лучшие союзы перестают давать ожидаемый при их заключении результат, если настроения и убеждения, при которых они заключены, потеряли свою силу к моменту, когда появился casus foederis [основание для использования союзного договора о военной помощи]. И если уже в настоящее время среди австро- венгерских аграриев господствует настроение, что союз с нами не имеет ценности, раз он не дает им финансовых выгод, то я опасаюсь, как бы к моменту выполнения обязательств наш договор не оказался столь же мало действенным, как и договоры 1792 и 1795 гг. Этот союз будет еще менее действенным, если в Германской империи к этому времени утвердится убеждение, что успех нашего союзного договора покоится на торговом договоре, который равносилен уплате Германией дани за сохранение союза, более необходимого Австрии, чем нам, и на обязательстве, основанном на обещаниях, которые австрийские государственные деятели сумели вынудить у представителей германских интересов во время дружественных переговоров в Силезии и Вене*[175][176], пользуясь своим более зрелым опытом и искушенностью в подобного рода делах. Возможно, что Вена в надежде на богатые чаевые торгово-политического характера приняла германских гостей еще более гостеприимно, чем это было бы в ином случае. Но общественное мнение нации все же произведет проверку германского счета. Быть может, это произойдет спустя годы, в неудобный момент; и, с учетом нанесенного нам ущерба, резко проявится мнение, что мы пострадали от вмешательства Австрии в наше внутреннее законодательство*[177].
Методы, при помощи которых Австрия в Ольмюце и на Дрезденской конференции[178] воспользовалась по отношению к тогдашним прусским представителям превосходящим светским опытом князя Шварценберга, в значительной мере привели к ситуации, которая в конце концов исключила возможность искать решение в дружественном союзе.
Для того чтобы общественному мнению стали ясны ошибки, допущенные во внешней политике, как правило, требуется период, равный человеческой жизни; a Achivi qui plectuntur [греки, которые должны расплачиваться][179], не всегда бывают непосредственными современниками ошибочных действий. Задача политики заключается в возможно более правильном предвидении того, как поступят другие люди при данных обстоятельствах. Прирожденная способность к такому предвидению редко встречается в таком объеме, чтобы обойтись для своего проявления без известной степени делового опыта и знания людей. Я не могу отрешиться от чувства тревоги, когда думаю, в какой степени эти качества утрачены нашими руководящими кругами. Во всяком случае в данный момент Вена богаче этими качествами, чем мы, и поэтому справедливо опасение, что при заключении договоров интересы Австрии отстаиваются с большим успехом, чем наши.
