назначения на должность главы политического отделения. Моя официальная резиденция и семья оставались в Берне, поскольку время переезда и устройство на новом месте затянулись на шесть месяцев.
Когда меня отозвали в Берлин, я снова тщательно обдумал, должен ли я продолжать играть активную роль во внешней политике рейха. Такой вопрос чрезвычайно занимал меня и в Швейцарии, но теперь он стоял особенно неотступно и навязчиво. Пытаясь в Берне предотвратить недопонимание и разногласия между двумя странами, я осуществлял конкретную задачу, верную по своей сути. Ведь благополучие и судьба народов Германии и Швейцарии зависели от успеха или провала деятельности конкретных людей.
Теперь же, когда я оказался в центре событий в Берлине, моя деятельность переместилась в сферу всей внешней политики, где все вопросы решались в соответствии с законом, что, в свою очередь, приводило к национальному и интернациональному миру или делало такой мир невозможным.
Перед отъездом я сказал одному преданному другу, что в случае, если кому-то не удается соответствовать проводимой политике, он все равно должен выполнять поручение, даже если за этим последует его бесчестье. Лишь бы сохранить мир.
Но как на самом деле обстояли дела в Берлине?
БЕРЛИН (1936 – 1937)
Смерть Бюлова означала потерю самой значительной личности, служившей на дипломатическом поприще. Племянник бывшего канцлера, столь же одаренный, как и его друзья, он в то же время отличался добросовестным отношением к работе и славился своим трудолюбием. Кроме того, Бюлов был ревностным патриотом, хладнокровным, как и полагалось адвокатам, полон политических идей и наравне с Мальцаном считался «лучшей лошадью в нашей конюшне» между двумя войнами. Бюлову повезло, что он не дожил до катастрофы, которую, скорее всего, не смог бы предотвратить. Гитлер посетил его во время похорон в протестантской церкви (как я думаю, в последний раз официально войдя в храм). В этой связи мне хотелось бы более впечатляющих похорон в другом месте, чтобы Гитлер смог в некоторой степени осознать суть немецкого протестантизма.
Обычно сведения о ситуации в области внешней политики правительство получало из министерства иностранных дел, которое, собственно говоря, и создано для этой цели. Кроме этого, конечно, огромная масса непроверенных сведений поступала в правительство из самых разных источников (этому помешать нельзя, впрочем, и делать этого тоже не нужно).
Но когда приходилось решать внешнеполитические проблемы, правительство обращалось за авторитетным мнением именно в министерство иностранных дел. И наконец, на нас возлагалась задача выполнения правительственных решений – как и положено, под руководством министра иностранных дел.
В 1936 году в Германии прекратил существовать заведенный нормальный порядок. Официальным сведениям предпочитали любительские и нерегулярные сообщения. Министерству иностранных дел в принятии решений отводилась второстепенная или чисто формальная роль. Выполнение решений доверялось самым разным ведомствам.
Находясь на официальной должности в Берне, я не представлял, до какой степени деградировало внешнеполитическое ведомство, будучи сведенным к функциям простого технического аппарата. За представительным фасадом МИДа скрывалось утратившее облик содержимое. Именно с такой ситуацией мне довелось столкнуться во время первоначального приезда в Берлин.
Серьезным подтверждением такого положения дел стало разрешение испанской проблемы осенью 1936 года. Новость о том, что Германия должна оказать военное содействие франкистам, застигла министерство иностранных дел врасплох. Мы слышали, что внешнеполитический отдел партии отправлял Гитлеру отчеты о состоянии дел в Испании, результатом чего явилось немедленное решение о нашем вмешательстве. Это означало игру с огнем. Конечно, подобное всегда проделывалось через частные каналы и личные знакомства.
Однако тоталитарному режиму не так просто найти оправдание подобным действиям, как другим правительствам, которые могут сослаться на то, что националисты в их странах действуют независимо, на свой страх и риск. Чтобы противостоять коммунизму в Испании, следовало применить в иностранной политике те методы, что использовались нашими партийными лидерами в «период борьбы», который предшествовал приходу нацистов к власти в Германии.
Фактически это была первая интервенция Третьего рейха. Оказанная франкистам помощь вначале казалась умеренной, но постепенно она возросла. Занимавший тогда пост министра авиации Геринг использовал сложившуюся ситуацию, чтобы испытать здесь новые самолеты и опробовать пилотов на Испанском театре военных действий, послав две авиадивизии, чтобы помочь Франко, когда тот вроде бы оказался в трудной ситуации примерно накануне Рождества в декабре 1936 года. Немецкий посол в Испании генерал Фаупель, выходец из нацистской партии, предлагал «отправить сильный немецкий военный контингент».
Правда, дело не зашло так далеко, министерство иностранных дел предупредило, что действия Германии уже вызывают недовольство за рубежом, усиливая разногласия с Лондоном и Парижем, где население симпатизировало красным. Кроме того, республиканское правительство Испании открыто поддерживал СССР. Ситуация все больше обострялась. Европейские великие державы разделились на явно конфликтующие между собой группы. Министерству иностранных дел оставалось только делать хорошую мину при плохой игре, невзирая на военные и политические решения, принимавшиеся в рейхсканцелярии Гитлера.
И в чисто технических вопросах внешнеполитическая машина не могла работать обычным образом. В частности, обычно освещением внешней политики в прессе управляла пресс-служба министерства иностранных дел. Теперь рейхсминистр пропаганды Геббельс стал проводить свою собственную политику в отношении иностранных государств. В результате возникал неразрешимый конфликт компетенций.
Даже Риббентроп, стремившийся к профессионализму, не смог преодолеть этот конфликт. В качестве преемника Нейрата ему так и не удалось убедить руководство страны, что общение с прессой и радио по вопросам внешней политики должно находиться исключительно в компетенции министерства иностранных дел. Любой, кто читал внешнеполитические материалы в прессе Третьего рейха или слушал радио, видел, что все их содержание определялось потребностями внутренней политики.
Даже внутри министерства не наблюдалось единства. Так, в Вене представителем Германии оказался фон Папен, который не подчинялся министерству иностранных дел, а подписанное в июле 1936 года австро-германское соглашение готовилось практически без участия министерства иностранных дел. И Риббентроп, ставший немецким послом в Лондоне осенью 1936 года, чувствовал себя независимым и поступал соответствующим образом. В министерство регулярно поступали его сообщения и оценки политической ситуации в Англии, но все реальные шаги и планы согласовывались непосредственно с Гитлером, который долго оставался безответственным советником Риббентропа.
Насколько мне известно, министерство не участвовало и в разработке основных положений англо- германского союзного договора, который, как позже заявил Риббентроп в одной из бесед, был предложен Лондоном, но позже (в чем он и не сомневался) был отвергнут англичанами. Говорили, что столь пренебрежительное обхождение с Риббентропом стало основой враждебности, которую он с тех пор проявлял в отношении Англии. Его трактовка происшедшего могла соответствовать истине, но, скорее всего, развитие событий было следствием неуважения к Англии. С британской стороны не было никаких предпосылок, которые смогли бы сделать возможной столь неожиданную развязку ожидаемого англо- германского союза.
Очевидцы называли другие, и более простые, причины провала миссии Риббентропа в Лондоне и его враждебности по отношению к Англии. Лично мне он сказал во время войны: «Два больших дерева, такие как Германия и Англия, не могут расти рядом, не пытаясь выяснить, кто из них сильнее». Возможно, Риббентроп был всегда на подхвате у Гитлера и поставлял ему подобные хлесткие фразы и метафоры. Они были бы вполне уместными в историческом романе, но нередко оказывались явно некстати в официальной политической сфере.
Зимой 1936/37 года меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, я питал отвращение к министерству иностранных дел, которое в то время, когда был избран такой опасный курс, дошло до того,
