В моих заметках нет ответа на эти вопросы. Летом 1938 года и в военные годы 1940 – 1942 годов я часто второпях записывал вещи, которые заботили меня, чтобы помочь своей памяти, но смог найти всего несколько записей о первых девяти месяцах 1939 года. Конечно, мне приходилось делать свои записи таким образом, чтобы не скомпрометировать себя или третьих лиц.
Вот почему не сохранились записи о тех беседах, которые я постоянно вел с Канарисом, полковником Остером, начальником Генерального штаба сухопутных войск Гальдером, министром Попицем, бывшим статс-секретарем МИДа Планком, с Альбрехтом Хаусхофером (1903 – 1945, немецкий писатель, сын крупного геополитика Карла Хаусхофера (одного из наставников Гитлера). Расстрелян нацистами. – Ред.), с послом фон Хасселем и с моими друзьями в министерстве иностранных дел. Не сохранились и записи того, о чем я говорил в своем семейном кругу.
Следовательно, отвечая на вопрос, почему значимые месяцы середины 1939 года не ознаменовались эффективными шагами, направленными против Гитлера, я должен полагаться только на собственную память. Возможно, это случилось потому, что не нашлось нужного человека. Никто не хотел примерить на себя роль Брута, а ведь так важно оказаться в нужном месте в нужный час.
По своему характеру немцы не очень хорошо приспособлены к роли революционеров. Они питают врожденное уважение к авторитету государственной власти. В других странах часто случались восстания и гражданские войны, но они почти не зафиксированы в немецкой истории. (Во всяком случае, намного меньше, чем, например, во французской истории. – Ред.) Любой, кто пытался противоречить существующим властям, сталкивался с сильной оппозицией, хотя с объективной точки зрения, вероятно, часто был прав.
В то время Гитлер оказался на вершине успеха. Массы не увидели ошибочность марша на Прагу, не догадывались, что мы шли по ложной тропе и что на самом деле такое возвышение оказалось началом скорого падения. Люди не догадывались ни о чем, поскольку реакция иностранного сообщества им была недоступна. Любой, кто сместил бы в это время Гитлера, рассматривался как новый Герострат. Может быть, такую акцию потом частично и одобрили бы, если таким образом наверняка удалось бы избавить людей от страданий, вызванных войной.
Не было никакой уверенности и в том, что Германия не станет субъектом иностранной интервенции в том случае, если бы этот режим пал, поскольку никто не знал, сохранится ли стабильность со стороны чехов, поляков и французов. Хороший немец и хороший европеец на самом деле не желали разрушений, не думали о гражданской войне дома и внешней интервенции.
В любом случае вопрос требовал всестороннего обсуждения, но никакие конкретные действия не были предприняты, военные, возможно, подсчитывали, какое количество боеготовых дивизий им необходимо было иметь в нужный момент (как во время кризиса сентября 1938 года). И они думали, что тогда смогут и остановить Гитлера, и избежать как внутренней (гражданской), так и внешней (мировой) войны.
Гитлер начал укреплять свои позиции. Он послал фон Нейрата, который многозначительно назвал среди своих предков императора Карла IV (1316 – 1378, он же Карл I Чешский из династии Люксембургов, император Священной Римской империи и чешский король в 1346 – 1378 годах. При нем Чехия заняла ведущее положение в составе Священной Римской империи. – Ред.), в Прагу в качестве «протектора», как своего рода «фасад» протектората. В своей речи в рейхстаге, произнесенной в конце апреля 1939 года, Гитлер заявил о готовности подписать мирные договоры с европейскими и другими государствами. Дания, Эстония и Латвия были готовы принять это предложение. Но самым крупным и громко разрекламированным событием мая в Берлине оказалось подписание германо-итальянского союзного договора (22 мая, стороны назвали его «стальным пактом». – Ред.).
Когда в прошлом году, перед визитом Гитлера в Италию, Риббентроп предлагал итальянскому правительству подписать договор о союзе, его предложение отклонили. С тех пор велись переговоры о трехстороннем договоре между Берлином, Римом и Токио. При этом японцы поступали со свойственной им медлительностью и осторожностью. Такие свойства они проявляли во всех мероприятиях, связанных с обязательствами или заключением договоров. В начале мая Риббентроп направился в Милан, чтобы встретиться с Чиано, и вернулся через несколько дней со «стальным пактом» в своем портфеле. Должен сознаться, что в данном случае я не ожидал, чтобы наивная и прямолинейная методика Гитлера – Риббентропа неожиданно сопровождалась таким успехом.
В то время Гитлер разговаривал в примиренческой манере, в Милане Риббентроп притворялся, что является сторонником мирных процессов, поскольку итальянцы явно не хотели войны. Предполагаемые доверительные отношения не воспринимались серьезно, так как всего за несколько недель до этого Гитлер маршировал в Прагу, а Муссолини оккупировал Албанию. Не поставив друг друга в известность, они только удивлялись действиям друг друга. Но, несмотря на все это, стороны объявили теперь о заключении договора о союзе, который казался более наступательным, чем оборонительным по характеру.
Что вызвало такую неожиданную перемену? Муссолини не был дураком. И Чиано не отличался чрезмерной любовью к Германии, в некотором роде его можно было назвать специалистом в области внешней политики, хотя я всегда относился к нему скептически из-за его безответственности и отсутствия постоянства во взглядах. Тогда я не знал, что в Риме произошли большие перемены. О них стало известно из опубликованного позже дневника Чиано и других свидетельств.
Тогда же я думал, что наиболее вероятным объяснением будет следующее: Муссолини получил доступ к британской прессе и разъярился, решив ab irato{В гневе (лат.).} заключить с Гитлером договор о союзе, содержащий не ограниченные никакими условиями обязательства, хотя дружба между диктаторами и миновала свою высшую стадию.
Судьбы обоих диктаторов были связаны не только договором о союзе, но и тем, что в любом случае Муссолини сильно зависел от Гитлера. Если бы Гитлер отказался от власти, будущее Муссолини также оказалось бы неясным, настолько далеко зашли их связи. Для фашистского диктатора «стальной пакт», таким образом, был не чем иным, как подтверждением сложившейся ситуации{Германо-итальянский договор о союзе («стальной пакт») был подписан 22 мая 1939 года сроком на десять лет. Стороны обязались в случае войны оказывать взаимную помощь всеми средствами на суше, море и в воздухе.}.
Поскольку со своей стороны Гитлер не ожидал многого ни от этого договора, ни от итальянских вооруженных сил, сам договор считался безвредным. Риббентроп, находившийся в прямом контакте с Гитлером и общавшийся с ним по телефону, во время переговоров по поводу договора в Милане и на берегах озера Гарда, был более высокого мнения. Он вернулся с видом победителя и сказал мне: «Больше Польша не будет для нас проблемой». 25 августа 1939 года пришлось платить по этому счету (25 августа 1939 года был подписан англо-польский договор о взаимной помощи. – Ред.).
В июне 1939 года я считал, что Италия чувствует, что она больше не свободна и не может предлагать свою дружбу с Германией западным державам в качестве залога, вот почему она и подписала договор. Пакт возвеличил обоих молодых министров и позволил итальянскому правительству надеяться, что, может быть, оно сможет осуществлять больший контроль над Гитлером, более, чем раньше, склонным к неожиданным решениям.
Фактически «стальной пакт» представлял собой переход от «любовной интрижки» к «браку по расчету». Поскольку Италия не собиралась ввязываться в войну в связи со своими притязаниями к Франции, едва ли нам следовало опасаться, что кто-то вместо нас начнет таскать каштаны из огня. Благодаря договору могло показаться, что и Италия оказалась в опасном положении. Кроме того, в Германии были люди, озабоченные тем, чтобы разрешить внутреннее напряжение и проблемы путем привлечения внимания к внешней политике. Но мнение Гитлера «Почему не подождать?» оказалось определяющим. Как мне и казалось, Англия так и не решилась вступить в войну. Поэтому нам оставалась некоторая свобода маневра на дипломатическом поле. Я сказал Хендерсону: «Пусть все уляжется, и придержите ваших польских друзей, которые играют в азартную игру с Британской империей».
Нередко можно услышать, что «стальной пакт» содержал положение, обеспечивающее трех- четырехлетний период мира и стабильных отношений между союзниками. Если бы это было так, то договор вполне заслуживал бы своего высокопарного наименования. На самом же деле ничего подобного не произошло.
Гитлер никогда не допустил бы ослабления позиций Германии ради выполнения условий договора. Всего через восемь дней после его подписания Муссолини писал Гитлеру, что, по его мнению, договор обеспечит мир в течение трех или четырех лет. На это Гитлер не ответил, и соответствующее дополнение
