свое непонимание врага, это глупое и примитивное поведение на уровне животного, но никак не человека разумного. Марина поняла, что именно она причина такой их реакции, и если раньше это ввело бы ее в состояние паники («Со мной что-то не так! Как я выгляжу?!»), заставило бы броситься к зеркалу, то теперь она отнеслась к этому с полнейшим безразличием: я уже почти не здесь, я почти дух, я им чужая, вот и взвились. Пойте, ребята, вам жить да жить, а я мимо пройду, и вы меня через пять минут уже и не вспомните.
Тот, кто сидел отдельно от остальных, этот молодой старик с татуированной, обритой головой, медленно встал. Можно было бы сказать, что встал он величественно, словно очень важная, знающая свое высокое место в обществе особа. В это время Марина уже отошла от компании на несколько метров, но его голос: мощный, низкий, словно идущий из колодезной трубы, заставил ее замереть.
– Мара-Мара-Мара-Ма, Мати-Мара-Мара-Ма, – заговорил он, и вслед ему послушно завторили те, что мгновение назад готовы были агрессивно отогнать Марину, приблизься она еще хоть на шаг. – Гой-Мара- Мара-Ма, Черная Мати-Ма, Владычица Мара-Мати-Ма. Майя, Морока, Маета, прииде к нам, Мать-Мара, повелевай нами, Мать-Мара, милостива будь к нам, Мара-Мати-Ма...
Марина не могла пошевелиться, ноги отказывались слушаться. Помимо напавшей обездвиженности в ней началось то же, что и тогда, возле онкоцентра, когда неведомая прежде волна, возникшая в ней, уничтожила того подлого человечишку, вложив в уста Марины колдовские слова, наделив ее силой, обдав волной чистой, огненной ярости. О том случае Марина вспоминала, словно о сне. Она и верила в то, что так случилось, и не верила. У нее прежде никогда не было галлюцинаций, видений, а это никак не походило на видение. И доказательством тому, что всё произошедшее тогда действительно случилось наяву, стало вновь посетившее ее ощущение наполнения невероятной силой, словно кто-то невидимый вошел в нее, напитал своей мощью, своей здоровой жизненной силой. И то, что и тогда, и теперь появилось в ней, не было вполне человеческим, нельзя было это ощущение разложить на известные человеческому разуму эмоции. Да, то была ярость, злоба, но не такая, как возникает у людей по отношению друг к другу или к чему- нибудь, происходящему помимо их воли. В ярости этой чувствовалась душевная боль, тоска, отголосок давней неразделенной любви, горечь утраты, опыт женщины, прошедшей сквозь многие обиды и разочарования, многое потерявшей, но многое и получившей взамен, даже, пожалуй, не просто получившей, а взявшей это с применением силы, обретшей необыкновенный дар разрушать и создавать, рожать и умертвлять, дарить надежду путнику и обманывать его, выдавая за путевой маяк болотный огонь над зыбкой трясиной. Всё это невероятно сложное, многогранное ощущение в Марине было окружено атмосферой холодного, уверенного спокойствия. Ощущение абсолютной защиты от любой опасности и (теперь-то наконец она смогла это понять, вычленить из всего многообразия наполнившего ее чувства) ощущение абсолютного, нечеловеческого здоровья. Ее тело показалось ей железным, безотказным механизмом, срастившимся с разумом, наделенным способностью любить и ненавидеть.
По инерции она всё еще хотела сесть на электричку, но уже начинала понимать, что вот прямо сейчас, на этом самом месте, происходит с ней нечто такое, что никакими известными законами природы объяснить невозможно. Что там, совсем рядом, за ее спиной, возвещает ей о ее новом рождении хор незнакомых, странных людей, невесть как здесь оказавшихся. Впрочем, нет, это как раз вполне объяснимо. Просто они ждут свой поезд. Но кто они такие? Что за странные слова в их песне? Да и песня ли это? Скорее молитва...
Она ощутила на своем левом плече тяжесть чьей-то руки. Ее плавно развернули. Это был тот самый человек с обритой головой. Теперь она смогла рассмотреть его более подробно: был он огромного роста, хорошо за два метра, когда сидел, не было так заметно, что это настоящий гигант. При этом не было в нем грузности, неуклюжести. Очень строен, тело под вышитой рубахой угадывалось сильное, быстрое. Марина едва не уперлась лбом в его широкую грудь и смогла как следует рассмотреть вышивку, идущую вдоль ворота: бесконечный и причудливый орнамент из каких-то словно бы кос, выходящих своими рукоятями из одного центра и сливавшихся в одном из общих лезвий, продолжая таким образом узор.
– Мара-Мать, – повторил в который уже раз великан и опустился перед Мариной на одно колено, – по воле волохатого Велеса, что правит небесной лодьей, на исходе своем души из Яви в Правь перевозящей и на прибытке отбеленные души обратно в Явь возвращающей, явилась ты нам в трудное время, в год последний Кощного века, когда лишь те, кто идет путями родовыми, Десным и Шуйным (здесь он зачем-то три раза плюнул через правое, именно правое плечо, и все остальные проделали то же самое), спасены будут от Яри Чернобога, от цепей своих ныне свободного. Прочие же уйдут в Навь, и застонает мост Калинов, над рекой Смородиной переброшенный, от великого числа душ, до срока своего из жизни земной взятых. Будь же с нами, Темная Мать, не оставь чад своих верных, укажи нам путь тайный, во мраке, дай сделать, как заповедано в древних родовых наказах, когда Земля очистится и не останется на ней никого, кроме идущих путем рода, тобой, Черная Владычица, указанным.
– Но я... Я только человек, – пересиливая желание сказать нечто совершенно иное, отозвалась Марина. – И я смертельно больна. Вряд ли я смогу вам помочь. Мне жить осталось совсем мало. Так что, увы. Наверное, вы ошиблись во мне. Я, пожалуй, пойду...
– Навислав, – обратился гигант к одному из компании, – дай ей выпить бузинного хмеля.
– Пей, – молодой, с сильно выступающим кадыком, похожий на системного администратора худощавый Навислав протянул Марине обычную с виду бутылочку из-под газировки, полулитровую, наполненную черным, густым напитком. Подал он бутылку закрытой, Марина несмело приняла ее из рук Навислава, невольно коснувшись его пальцев, холодных и влажных. Бутылка была едва теплой, но по мере того как Марина отвинчивала крышку, становилась всё горячей, и под конец, когда открылось горлышко, Марина чуть не выронила бутылку, таким горячим сделалось ее содержимое. Девушка ощутила сильнейший запах прелой лесной чащи, сырой, подгнивающей коры, застоявшегося болотного газа. Запах этот невероятно взбодрил, прочистил носовые пазухи, и сразу стало очень легко дышать, и на сердце сделалось радостно. Если в самом начале Марина с ужасом думала, что ей придется пить неизвестно что, то теперь всё ее естество сосредоточилось на желании попробовать этот «бузинный хмель», кипящее в ее руках зелье. Не сомневаясь более ни в чем и ничего не страшась, она поднесла горлышко бутылки к губам и сделала первый глоток.
Обжигая ей нёбо, кипящий настой забродившей бузины устремился в желудок и оттуда мгновенно всосался в кровь. По всему ее телу прошла сильнейшая дрожь, но не от озноба, а словно от внутреннего ожога каждой клетки тела в отдельности. Чудесное питье заставило кровь кипеть, ускорило работу сердца до невероятного количества ударов, а кровяное давление поднялось до немыслимой высоты! Обычный человек никогда бы не смог выдержать то, что перенесла Марина на ногах, благодаря присутствию в ней незримой и грозной силы, избравшей ее тело своим пристанищем. Температура тела Марины сильно зашкалила за максимальный предел для человека в сорок два градуса, при котором кровь сворачивается и артерию закупоривает тромб, свет померк в ее газах, отключилось сознание. Тело ее сохраняло свою подвижность по воле вселившегося в него потустороннего разума.
Сама Мара, та, что владычествует в смерти, Черная Богиня, супруга Кощного Бога, рогатого Велеса, серпом подрезающая колосья людских жизней, Мара, Навья Богиня, присутствие которой так сильно ощущается на кладбищах, в непролазных чащобах и, конечно же, там, где встречаются во множестве людские страдания и болезни, избрав момент, когда гнев и ярость отворили ворота Марининой души, вошла в нее, обжилась и осталась, сделав ее тело своим домом. Дом требовал основательного ремонта, тело болело смертельным недугом. Сила Черной Богини привела Марину к членам московской общины родноверов Шуйного пути, ожидавшим поезда «Москва – Красноярск», сила ее донесла до Марины слова песни чудесной певуньи, сила Мары проявила себя в певунье, и Марину увидел Велеслав – Марин жрец с голой змеиной головой и ведун, вмиг узревший, кто стоит пред ним, и преклонивший колена перед нею, Владычицей, которой его предки служили последнюю тысячу лет, и род его пребывал наравне с историей русской, начиная от Крещения Руси, обреченный на тайное служение вплоть до окончательной победы Чернобога и Мары в Кощный век последнего заката человечества. Именно здесь начинается наша история, страшная и прекрасная, та, что поведает о многом, что до того было сокрыто и являлось лишь избранным вещунам и ведуньям. История о любви и колдовском знании, о неведомых мирах и бездонной пропасти зла, о величии добра и силе любви. О многом, что живет возле нас, нами незамечаемое. О том, чего никто и никогда не видел. Начнем же, преклонившись пред тем, во что так хочется верить. Пред Белым Светом.
