– Нет, – запротестовала она, – я старалась быть справедливой и к вам, и к моему другу. Конечно, если Мэри Аббот ошиблась, я очень виновата перед вами…
Он заметил, что она начинает смягчаться, и принял оскорбленный вид.
– Мне стоило большого труда сохранить спокойствие во время этого испытания, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Если вы позволите, мы прекратим этот разговор, потому что мне слишком тяжело слушать, как вы защищаете эту женщину. Я просто скажу вам, какое решение я принял. Я никогда не пользовался прежде своим правом мужа и надеялся, что мне и в будущем не придется прибегнуть к нему, но настало время для вас выбрать между Мэри Аббот и вашим мужем. Я решительно протестую против того, чтобы вы переписывались с нею или продолжали вообще иметь с ней дело. Мое решение твердо, и ничто не заставит меня изменить его. Я не допущу даже никаких пререканий по этому поводу. А теперь, надеюсь, вы извините меня. Доктор Перрин просил передать вам, что он или доктор Джибсон готовы во всякое время помочь вам разобраться в этих вопросах, которыми смутили ваш душевный покой другие, не считаясь с их мнением и несмотря на их протесты.
Вы видите, что Сильвии нелегко было добраться до правды. Няням, уже достаточно напуганным собственной неосторожностью, сделали прежде всего строжайшее внушение, а затем научили их, как отвечать на вопросы, если Сильвия вздумала бы расспрашивать их. Но им не пришлось прибегать ко лжи, так как Сильвия тщательно скрывала от всех свое недоверие к мужу.
Одно из двух: или муж причинил ей ужасное зло, или теперь она сама причиняет ему зло своими несправедливыми подозрениями. Где правда? Возможно ли было, чтобы Мэри Аббот допустила такую ужасную ошибку? Она знала, как страстно, почти фанатически я отношусь к этому вопросу, она видела, как сильно я была взволнована все это время. Неужели я стала бы делиться с няньками пустыми подозрениями?
Сильвия не могла быть ни в чем уверена, ибо многие из моих взглядов казались ей не менее чуждыми, чем мой западный акцент. Она знала, что я без стеснения говорю на эти темы решительно со всеми и могла выбрать в собеседники нянек, также свободно, как и хозяйку дома. С другой стороны, откуда я могла знать об этом так достоверно? Может быть, мне легко было распознать болезнь, но установить ее причину было не в моей власти.
Ее старались не оставлять подолгу в одиночестве. Вскоре после Дугласа явилась миссис Тьюис и обрушилась на племянницу со своими женскими тревогами.
– Сильвия, ты ужасно обращаешься со своим мужем. Он пошел один к берегу и даже не взглянул на ребенка.
– Тетя Варина, – начала Сильвия, – уйдите, пожалуйста.
Но та продолжала волноваться.
– Твой муж приехал сюда в глубоком горе от постигшего вас несчастья, а ты осыпаешь его самыми жестокими и несправедливыми упреками, обвинениями, которые ты не в состоянии доказать.
И старая леди схватила свою племянницу за руку:
– Дитя мое, вспомни свой долг!
– Мой долг?
– Возьми себя в руки и поведи твоего мужа поглядеть на ребенка.
– Нет, нет… Я не могу! – крикнула Сильвия. – Я не хочу быть там, когда он увидит его. Если бы я любила его…
Но, увидев выражение ужаса на лице тетки, она почувствовала вдруг прилив жалости к ней и заключила ее в объятия.
– Тетя Варина, я знаю, что я заставляю вас страдать. Я причиняю всем одни только страдания. Но, если бы вы знали, как я страдаю сама. Что мне делать?.. Что делать?
Миссис Тьюис заплакала, но, быстро овладев собой, ответила твердым голосом:
– Твоя старая тетка скажет тебе, что надо делать. Ты должна стать рассудительной, дитя мое, должна больше прислушиваться к голосу благоразумия. Освежи свое лицо, принарядись и приведи своего мужа, чтобы он взглянул на ребенка. Удел женщин – страдание, дорогая! Мы не имеем права уклоняться от бремени, которое налагает на нас жизнь.
– В этом отношении вы можете быть спокойны, я не собираюсь уклоняться, – с горечью ответила Сильвия.
– Пойдем, дорогая, пойдем, – молила миссис Тьюис, стараясь подвести Сильвию к зеркалу. – Обрати внимание на то, как небрежны твой туалет и прическа!.. Позволь мне одеть тебя, дорогая, ведь ты всегда лучше чувствовала себя, когда бывала одета, как следует.
Сильвия как-то странно рассмеялась, но тетя Варина не раз имела дело с истериками.
– Что ты наденешь? – спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила: – Позволь мне самой выбрать какое-нибудь из твоих прелестных платьев.
– Прелестное платье сверху – и кипящий вулкан внутри. Так вы представляете себе жизнь женщины!
– Красивое платье, дорогая, – с серьезным видом ответила тетя Варина, – и улыбка вместо вульгарной сцены, которая влечет за собой полное крушение и отчаяние…
Сильвия не ответила. Да, такова жизнь женщины! Старая тетка хорошо знала это, так же хорошо, как и психологию своего пола. Она не стала углубляться в теоретические споры о значении одежды, а прямо подошла к шкафу и начала раскладывать на постели очаровательные туалеты Сильвии.
Сильвия вышла на веранду в нарядном платье из розового муслина. Ее прекрасные сияющие волосы были собраны под тюлевым чепчиком того же цвета. Лицо ее было бледно, а большие рыжевато-карие глаза ввалились, но она была спокойна и, по-видимому, вполне владела собой. Она даже доставила удовольствие тете Варине и слегка облокотилась на ее слабую руку, пока горничная поспешно отодвигала для нее кресло в тень.
