оказавшие, очевидно, на многих гипнотическое воздействие, казались водянистыми, вероятно из-за постоянного применения стимулирующих препаратов. Рукопожатие было вялым, левая рука буквально свисала сбоку и подрагивала. Поразила еще одна особенность: в отличие от знаменитых воплей во время выступлений или вспышек гнева, голос его звучал спокойно и приглушенно, что даже вызывало жалость, так как не могло скрыть его подавленности и слабости.
Еще более примечательными, чем внешний вид Гитлера, были слова, с которыми он обратился к этому небольшому кругу случайно собранных фронтовиков, когда сел с ними за круглый стол. Что касается объективности, то его общий обзор сложившейся обстановки был безупречен. Он описал катастрофическое положение на Восточном фронте, где одно поражение следовало за другим. Гитлер сообщил нам, что битва на Атлантике вступила в критическую для немцев фазу, так как противник применил радар. Он едва упомянул наши успехи на Итальянском фронте, которые вовсю использовала геббельсовская пропаганда. С другой стороны, он не скрывал беспокойства по поводу угрозы вторжения Запада и перспективы открытия второго фронта, который свяжет его силы. Единственным утешением этим солдатам должно было служить невнятное заявление о том, что все трудности должны быть преодолены с помощью «веры». Не прозвучало даже успокаивающего всех намека на надежды, которые связывали со знаменитым секретным оружием, чем постоянно пичкали рядовых немецких граждан.
Возможно, на меня, жадно впитывавшего его объективный анализ обстановки, это произвело большее впечатление, чем на тех аполитичных слушателей, которые за последние одиннадцать лет научились не видеть и не слышать ничего, что могло бы ослабить их «веру», даже если негативная оценка обстановки исходит от самого Гитлера. Но у моих товарищей вроде генерала Бааде, также приглашенных на аудиенцию к Гитлеру для получения высокой награды, сложилось такое же впечатление: правительство и армия истощены, ибо терпят бесконечные поражения на фронте, прокляты историей и стоят на пороге краха, и им это известно.
Это впечатление подтвердилось во время прохождения курса Weltanschauung[27], который нас обязали прослушать в замке Зонтхофен после получения наград. По завершении курса, который прошли несколько сотен старших офицеров, ожидалось, что Гитлер устроит прием. Однако трезво мыслящие организаторы курса предпочли не предлагать ему это, к великому разочарованию многих участников! Обстановка в ходе занятий была гнетущей, несмотря на оптимистические речи фельдмаршала Кейтеля и наигранную веселость рейхсфюрера СС Гиммлера. Я понимал, что некоторым офицерам ОКБ, вроде генерала Штиффа, меньше всего хотелось слушать пропагандистскую дребедень в то время, когда общая ситуация близка к катастрофе. Но офицеры предпочитали скрывать свои чувства. Страх перед переворотом заставлял твердолобых последователей Гитлера следить за «ненадежными генералами». Старший сановник национал-социалистов, организовавший «духовное обучение» армии и службу «информаторов», пишущих доносы на ее командиров, проявлял по отношению ко мне заметную сдержанность, как и генерал Бургдорф из управления кадров сухопутных войск, которого я хорошо знал в прежние годы. Только начальник этого управления генерал Шмундт, известный в офицерских кругах как «апостол Иоанн», был чрезвычайно общительным и явно без всякого коварства. Он часами рассказывал нам о своей счастливой судьбе, давшей ему возможность работать с таким великим человеком в такие великие времена!
Что оставалось делать? От Гитлера, наверное, можно было бы избавиться, но это не устранило бы всей банды гангстеров, державших бразды правления и готовых к тому, что их будут судить как преступников. Многие из моих молодых друзей мечтали, что западные державы начнут переговоры с новым германским правительством, состоящим из мятежных генералов. Они не понимали, что даже иностранцы, хорошо знавшие Германию (а на этой войне их было меньше, чем в старые времена), считали «милитаризм» ответственным за приход Гитлера к власти, хотя ни один слой населения страны не дал столько его противников, сколько германская армия. Они надеялись прослыть противниками Гитлера за рубежом, потому что считались таковыми в самой Германии, и это заставляло их верить в возможность переговоров. Однако наши противники были заинтересованы только в безоговорочной капитуляции, и в немалой степени причиной тому было сложившееся общественное мнение за рубежом. О том, что «немец с улицы» был политически незрелым, свидетельствовал тот факт, что, в отличие от Первой мировой войны, он даже не был настроен действовать по своей собственной инициативе.
После курса в Зонтхофене я ушел в отпуск, но вскоре был отозван. Началось наступление 12 мая.
ПРОРЫВ У КАССИНО
На фронт я вернулся только 17-го и обнаружил, что мой командный пункт занят командующим 10-й армией и его штабом. Собственного штаба они лишились в результате бомбежки.
Чтобы описать обстановку, которую я застал, необходимо кратко упомянуть о событиях в 10-й германской армии, противостоявшей противнику на плацдарме Неттуно. Во время первого сражения у Кассино была предпринята, после тщательной артиллерийской подготовки, неудачная попытка прорваться на этот плацдарм. Я не могу назвать причину той неудачи. В частной беседе Кессельринг говорил мне, что вновь сформированные дивизии продемонстрировали недостаточный боевой дух, и это его очень беспокоило. Но если даже боевые качества солдат стали заметно ниже, чем в первый год войны, то оставалось мало надежд на успешную атаку позиций противника, действующего под защитой артиллерии флота, который оставался практически неуязвим. Командиры дивизий объясняли эту неудачу чрезмерно детализированным планом наступления, разработанным высшим командованием. Хотя мне трудно судить об этом, но очевидно, что результаты, которых ожидали от массированного применения немецких танков, не были достигнуты. Еще раз подтвердилось, что итальянский рельеф, будь то горы или равнина, не пригоден для действия танков в плотном боевом порядке. Некоторые из наступавших дивизий понесли значительные потери.
После такой неудачи необходимо было рассматривать вопрос о том, нужно ли и дальше удерживать оба фронта армии. Командующий группой армий решил, что нужно, несмотря на то что после второго сражения у Кассино бои затихли, но обстановка не улучшилась.
Месяцем раньше, 13 апреля, я написал докладную записку, в которой дал очень точный прогноз относительно этого наступления. Я был абсолютно уверен, что ввиду серьезных поражений, которые терпел противник с января, он не предпримет новое наступление в районе Кассино. У него было бы больше шансов на успех, если бы он попытался прорвать германский фронт, действуя со стороны побережья. С самой первой попытки его атака на правый фланг нашего корпуса, начавшаяся одновременно с глубоким обходным маневром, едва не привела к развалу нашего фронта у Кассино. Хотя в таком повторе направления атаки не было бы оригинальности или внезапности, это могло стать логическим развитием успеха у Анцио, где само по себе удержание плацдарма стало победой союзников.
Анализируя обстановку, я снова выразил беспокойство по поводу 94-й пехотной дивизии, боевая задача которой была ей не по силам. Меньше беспокоила меня стоявшая севернее по соседству 71-я пехотная дивизия. Хотя она пока и не имела опыта боевых действий в горах и возможности проявить себя вместе со своим командиром генералом Рапке, некоторые ее полки уже показали свою доблесть у Кассино. От 94-й дивизии она отличалась тем, что уже была дислоцирована в горах и воевать должна была там же. В случае отступления эту дивизию невозможно было прижать к горам, как 94-ю, и она могла выйти в долину Лири, где ощущала бы себя в большей безопасности. Более того, в апреле я еще мог исходить из того, что при неудаче в долине Лири у меня будет возможность сосредоточить в этой дивизии свои мобильные резервы.
Так что тактика противника была оценена абсолютно правильно. Но когда его наступление началось 12 мая, оно явилось полной неожиданностью (карта 12). Об этом говорит тот факт, что в момент его начала многих немецких командиров не оказалось на местах. Начальник штаба группы армий был болен. Мы с командующим 10-й армией очень не вовремя получили приказ встретиться с Гитлером для получения наград, после чего ушли в отпуск. Мой заместитель, прекрасный, но уже немолодой генерал, имел неосторожность отправить в отпуск нашего начальника штаба, а без его опыта этот генерал не был готов выполнить свою задачу в столь серьезном сражении.
Состояние беззаботности объяснялось не только недостаточным знанием ближайших намерений противника. Итальянский фронт для нас, похоже, утрачивал свое значение. Мы ожидали неизбежного открытия второго фронта во Франции. Союзники все еще жаждали взять Рим, но гораздо позже. После войны стало известно, что они действительно мыслили в этом направлении: остановить наступление в
