Мы тревожились только за летние месяцы.

Исходя из опыта, я запретил организацию публичных домов для солдат. Они ведут к нарушению дисциплины и уж в любом случае не сокращают количество венерических заболеваний. Опыт показал, что в той части Болоньи, где не было публичных домов, венерических болезней было меньше, чем на участке соседнего корпуса, где они были разрешены. Самым худшим в борделях военного времени является то, что их, как правило, организуют на радость тыловикам, а не солдатам с передовой.

Зимой моя штаб-квартира находилась сначала в Баричелле, потом еще западнее – в Падулле. Рядом с Баричеллой в замке Сан-Мартино жил бывший профессор университета города Болоньи граф Филиппе Кавацца, мой хороший знакомый. Жена его умерла, а единственный сын погиб на войне. Каваццо был в некоторой степени мизантропом, а теперь, когда его дом мог оказаться разрушенным, стал особенно злым. Он был ярым антифашистом. Во время визитов к нему я часто встречал весьма сведущего человека, который всегда информировал меня во всех подробностях о ситуации в Болонье. Он выступал от лица ее жителей и показывал мне списки жертв «чернорубашечников», что давало мне право принимать меры и, в общем, делать все, чтобы облегчить участь этих людей. Это был отец Казати, настоятель доминиканского монастыря и приятель Каваццы.

В официальной директиве командующего армией говорилось, что мы должны сотрудничать с церковью, которая на протяжении всей войны и в отсутствие должной государственной системы являлась представителем страдающего населения. Поэтому я, вскоре после того как принял командование в этом районе, нанес официальный визит кардиналу Назелли Рокка. Но увидел в нем священнослужителя, который то ли не хотел быть скомпрометированным, то ли испытывал вполне понятную антипатию ко всем немцам. Во всяком случае, мы так и не вышли за рамки обычного обмена любезностями, и даже мое совершенное владение итальянским и католическое вероисповедание не смогли устранить напряженность, как это не раз случалось в подобных ситуациях. Между тем мне было известно, что кардинал пытается спасти Болонью от разрушения, используя свои связи с Ватиканом и папским посланником в Берне. С другой стороны, он мало что делал, чтобы разрешить внутриполитические проблемы.

В таких делах именно отец Казати закрывал собой брешь. Когда я спросил его, представляет ли он, будучи настоятелем доминиканского монастыря, всю церковь – в данном случае это мог делать кардинал, – он ответил утвердительно. Что касается всего остального, то он был яркой личностью, очень умным и знающим человеком, как и основатель его ордена. Поэтому во время бесед с ним я испытывал удовольствие, но в то же время находился в постоянном напряжении по причине чрезвычайной отточенности его логики. Понятно, почему главой доминиканцев в Болонье был избран столь незаурядный человек. В период позднего Средневековья университет этого города пользовался величайшим уважением, таким же, как парижский. Святой Доминик отправил своих сыновей сначала сюда, чтобы они несли веру в среду образованных людей, ведя дискуссии с духовной элитой города. Его последователем в этом деле стал святой Игнатий, у которого возникла такая же идея после Реформации. Их духовная программа на все времена отделила доминиканцев от нищенствующего францисканского ордена, основанного в тот же самый период. В мужском монастыре Болоньи хранятся святые мощи основателя ордена.

Мы сорвали все попытки прорыва со стороны противника и, казалось, создали стабильный участок фронта. Тем не менее, положение Германии продолжало ухудшаться, и каждый понимал, что конец близок. Поэтому относительное спокойствие на этом театре военных действий было в некотором смысле парадоксом. Я занимался тем, чем, как правило, занимаются старшие командиры в подобной ситуации: демонстрировал собой уверенность, противоречащую здравому смыслу. Я бродил в одиночестве по книжным лавкам Болоньи, изучал архитектурные достопримечательности и, несмотря на протесты моего штаба, выезжал один в захваченные партизанами пригороды. Меня стали предостерегать даже мои итальянские знакомые, которые хорошо представляли себе опасность таких поездок. Да пусть знают эти партизаны, что ничего они со мной не сделают!

Я нахально демонстрировал свою притворную уверенность тем, что способствовал возобновлению спектаклей в оперном театре Болоньи, а это было довольно трудно. Я распорядился отправлять каждый вечер сотни немецких солдат, вместо борделя, на театральные представления. Специально собранные итальянские труппы варьете ездили в места расквартирования войск. Хотя это и было против правил, но я считал, что в период отдыха такие нарушения были необходимы солдатам. Опасность шпионажа я не воспринимал слишком уж серьезно: если каждый из тысяч партизан уже был шпионом, то что могут сделать полдюжины артистов? Весной устраивались концерты классической музыки, и я распорядился открыть на окраине города офицерский клуб. Днем там проводились учебные занятия по взаимодействию артиллерии и пехоты, а вечерами показывали фильмы, шли представления варьете и концерты. Клуб получал дополнительные продукты питания и вино от местных поставщиков.

В Баричелле у нас были заурядные квартиры. Офицеры поддерживали хорошие отношения с местным населением, особенно с энергичным и доброжелательным священником, в доме которого младшие офицеры организовали столовую.

8 января нам неожиданно пришлось перебраться к Падулле. Место это было скучное по сравнению с Баричеллой, и такая перемена никому не понравилась. Но потом я нашел для себя уединенный, средних размеров дом. Он принадлежал одному богатому человеку, который переехал в Болонью и был убит там партизанами. Сохранившаяся в доме обстановка была безвкусной, но с помощью того, что оказалось под рукой, получилась комната, в которой я был счастлив. Стены и потолок в ней были, как обычно, покрашены белым. Пол покрыт красным кафелем. Мы сами соорудили большие белые абажуры для ламп. Там стоял большой круглый стол из ценного дерева и стулья, обитые красным и белым кретоном. В другом доме близ Болоньи мне попалось семь больших гравюр в рамах из красного дерева с изображением семи таинств. Я их позаимствовал, предварительно позаботившись о том, чтобы проинформировать об этом городские власти. Эти картины в широких рамах висели низко и полностью закрывали белую поверхность стены. Комната имела хорошие пропорции – квадратная с очень низким потолком. Пространство между двумя широкими окнами на южной стороне полностью закрывал громадный камин.

Стояла суровая для этих широт зима, четыре недели держался снег и сильный мороз. С линии фронта я обычно возвращался совершенно замерзший. Весь вспотевший после изнурительного хождения по передовой, с мокрыми от снега и воды ногами, я забирался в продуваемый насквозь маленький «фольксваген» и в таком состоянии возвращался в уют своей комнаты. Солнечный свет лился сквозь большие окна на снежно-белые стены и становился еще ярче от отблесков огня в камине. Каждый раз было одно и то же – праздник света и тепла и внутреннее удовлетворение. Здесь я мог жить своей собственной жизнью, отдалившись от мирских забот, погрузившись в книги, которые привез из Болоньи. Иногда у меня бывали гости. На первом этаже находилась столовая и маленькая гостиная с картинами, позаимствованными мной (с разрешения) из музеев Болоньи. Кроме помещения для хозяйственных нужд, там была еще только одна комната для гостей.

Имение включало большой сад и несколько хозяйственных построек, и его окружали высокая изгородь и деревья, поднимавшиеся выше дома. За ними лежали широкие открытые поля долины реки По.

Оттепель принесла весну. Теперь мы могли пить кофе в саду, где я проводил много времени. Изгороди стали бледно-зелеными, на деревьях появились красные побеги, и первый нежный покров из листьев переливался под восточным ветерком – картина, которая никогда не теряет своего очарования. Краски становились все глубже. Обильные белые бутоны на фруктовых деревьях постепенно скрывали зелень. Потом настала пора цветения и благоухания сирени.

Из моего угла сада открывался вид на широкие ворота и тополиную аллею, заканчивавшуюся у маленького красного домика. Ни городской шум, ни грохотание военной техники не нарушали веселого утреннего пения птиц.

Я послал за своими лошадьми. Вокруг изгороди на границе имения был проложен круг для скачек. Вновь я испытал удовольствие от хорошо отработанных приемов обучения лошадей брать препятствия легко и уверенно.

Оперативные и управленческие проблемы были так удачно разрешены, что я мог наслаждаться этим дарованным мне Богом отдыхом точно так же, как весной 1943 года в Любицкой. Я предавался покою, отлично понимая, какая рано или поздно меня ждет судьба.

Теперь я часто писал моим любимым детям, и даже мог позвонить им по телефону. Хотя уже с обеих сторон началось вторжение противника в Германию, они оставались пока еще на узкой неоккупированной

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату