взглядами, в частности одного офицера абвера, бывшего сотрудника адмирала Канариса, так что появился повод поговорить. В этом лагере было положено начало дискуссионным группам, которые возникали потом повсюду в ходе нашего дальнейшего пребывания в плену.
Вскоре меня и несколько других генералов перевезли на грузовике в лагерь под Аверсой, севернее Неаполя. В какой-то точке нашего маршрута итальянский генерал объявил: «Сейчас мы пересекаем границу». Мне стало любопытно, какую границу он имеет в виду, и, спросив, я получил ответ, что это граница между Королевством обеих Сицилий и остальной Италией. Итальянцы-южане имеют привычку приписывать все свои беды изгнанию Бурбонов, произошедшему с согласия Савойского дома. На самом деле именно падение Бурбонской династии дало возможность Савойе заполучить корону всей Италии. Это напомнило мне поведение Бисмарка при свержении гвельфов и ладграфов в Гессен-Касселе и его речь о Божьих мельницах, медленно перемалывающих.
Проезжая Кассино, мы видели изрытое глубокими шрамами поле битвы, ныне совсем мирное. Новый лагерь подтвердил мои опасения, что любая перемена – к худшему. Генеральский лагерь оказался лишь одним из многочисленных бараков. Бараки окружал забор из колючей проволоки, из-за которого можно было видеть не больше двух метров верхушек стоявших за ним зданий. Никто не мог переходить этот барьер в течение многих месяцев. Поэтому мы старались проводить время с пользой: изучали языки, читали и вели общие беседы. Ради спокойствия мы воздерживались от политических дискуссий. Так как американские офицеры вечно отсутствовали, мы не могли обращаться к ним с просьбами. Существовал порядок, что любой немецкий офицер должен отдавать честь каждому американскому офицеру. Американцам же запретили отдавать честь в ответ, чтобы «выражать тем самым презрение вермахту». Такова была реакция союзников, когда они узнали об ужасах наших концентрационных лагерей! Им трудно было поверить, что немецкие генералы не имели отношения к таким вещам. В действительности многие американские офицеры игнорировали запрет и отдавали нам честь.
Генералы мирились как могли, и за некоторыми исключениями жизнь наша текла мирно. Один из генералов находился под следствием и попросил меня, учитывая мое знание языков, помочь в случае суда. Я согласился, но вынужден был предупредить, что не очень-то гожусь для его защиты из-за отсутствия юридических знаний.
В конце лета 1945 года большинство из нас, то есть тех, кто не был в ожидании предъявления обвинения, погрузили в поезд и отправили на север. Из личных вещей у меня сохранились еще резиновая ванна, немного чая и спиртовка. На перевале Бреннер я принял ванну, поставив ее на путях между рельсами, благо рядом нашлась вода, а потом разделил свой чай с одним товарищем.
В Хайльбронне мы сошли с поезда и прошли пешком утомительный путь до нового лагеря. У нас не было сил тащить свой багаж, а охранники угрожали нам. Я оставил дорожный сундук прямо на дороге и почувствовал себя изгнанником, лишенным всего. Увидев наше состояние, девочка лет десяти-двенадцати расплакалась. Нас было несколько десятков человек, и по прибытии нас поместили в большую палатку, протекавшую во время дождя. Через несколько дней мы оказались в тюрьме Халле. Там нас посадили в двухместные камеры, из которых мы не имели права выходить. Вскоре меня забрали оттуда и отправили в тюрьму Гейдельберга. Это был мучительный, хотя и краткий эпизод: отсутствие свежего воздуха, товарищей и никакого объяснения причин. Через несколько дней меня доставили на аэродром. Там нас ждал крошечный двухместный самолет, который должен был доставить меня в Италию, где уже начинался суд над генералом Достлером, о котором я говорил выше. Пилот не знал дороги, и у него было мало горючего, чтобы совершить беспосадочный перелет. Я предложил лететь через Бургундский перевал к долине Роны, где мы и заправились. Потом мы полетели в Марсель, там офицер сопровождения пригласил меня на простой ужин, в котором я очень нуждался.
Пилот не был уверен, что нам хватит горючего для перелета над морем, но тогда ему уж точно не хватило бы его для полета вдоль побережья. Поэтому мы полетели прямо через Корсику к Риму. Долетели в сумерках и некоторое время кружили над городом, так как мой сопровождающий хотел получить о нем представление, и мне пришлось объяснять, что есть что. Из-за плохой освещенности посадка наша прошла не совсем гладко.
На следующий день в условиях хорошей погоды мы продолжили путь на юг, но каким-то образом приземлились не на тот аэродром, куда никто за мной не приехал. Пока ждали, я немного поговорил с пилотом. Он сказал, что приятно удивлен чистотой в Германии, этим она напомнила ему США; он считал, что из всех европейцев немцы больше всего похожи на американцев. Очевидно, он мало знал о нашей политике.
Меня поместили в другой части лагеря у Аверсы, где все еще содержался генерал Достлер. Я делил помещение в одном из маленьких бараков с командующим армией, в которой служил Достлер. Командующего оставили в качестве свидетеля. С нами жил еще один молодой лейтенант. Он был приговорен к длительному плену за то, что бурно протестовал против конфискации его личных вещей.
ПЕРВЫЙ СУД НАД ОФИЦЕРОМ
Я знал Достлера и считал его хорошим товарищем. Поговорить с ним мне удавалось только тогда, когда назначенный представитель защиты американский полковник Вульф хотел проконсультировать его, что случалось довольно часто. Полковник серьезно относился к своей работе, хотя казалось, что у него всегда не хватает времени. Он внушал нам доверие.
Нас привезли в Рим на суд. Для меня это означало ухудшение условий, так как поселили нас в итальянском Голливуде – Чина-Читта – по одному без какого бы то ни было чтива. Так как я занимал высокий пост в вермахте, со мной обращались так же, как с подсудимым. В таком случае я предпочел бы оказаться в одной компании с Достлером.
Каждое утро нас везли по Риму к зданию суда в тюремном фургоне под непрерывный вой сирен. Суд этот привлек множество зрителей, в основном военных корреспондентов и других журналистов обоего пола. В перерывах между заседаниями мы просматривали протоколы в своем кругу, в который входили два американских представителя защиты и наша охрана. Они радовались всякий раз, когда казалось, что прозвучало показание в пользу Достлера.
Протоколы начинались с протеста защиты относительно правомочности данного суда на том основании, что Достлер был не преступником, а пленным офицером, которого нельзя судить судом, в данном случае генералов, а только судом маршалов. Представитель защиты заявил, что этот суд был назначен даже не командующим на данном театре войны сэром Гарольдом Александером, а подчиненным ему генералом. Суд удалился на длительное совещание, а вернувшись, эту жалобу отклонил.
Главный обвинитель майор Фредерик У. Роше разъяснил затем, какой инцидент привел к предъявлению обвинения. В марте 1944 года из Бастии к морю была направлена так называемая диверсионная группа из пятнадцати человек, получившая приказ взорвать туннель между Генуей и Ла- Специей, который никак не удавалось разрушить авиации союзников. Эта группа состояла из американских солдат итальянского происхождения. Они были захвачены в плен итальянскими солдатами, охранявшими вход в туннель. По приказу Достлера, который командовал корпусом, стоявшим на том участке побережья, эти пятнадцать человек были расстреляны.
Людей казнили в соответствии с приказом Гитлера от 18 октября 1942 года расстреливать всех саботажников и диверсантов, захваченных в плен в тылу. Достлер действовал согласно этому приказу и, как он был убежден, согласно приказу, полученному им от командующего армией.
Подобно многим другим приказам Гитлера, этот, вне всякого сомнения, нарушал международный закон. Всегда и везде были солдаты в форме, которые совершали диверсионные акты в тылу врага. Такие акты составляют часть боевых действий и не являются нарушением закона. Командующий армией, вызванный на суд в качестве свидетеля, отрицал, что отдал подобный приказ. Важным свидетелем защиты мог бы быть начальник штаба Достлера, он мог прояснить, поступал ли приказ от высшего начальства, то есть из группы армий или из армии. Но, что довольно странно, начальника штаба не нашли, хотя, как выяснилось позднее, он все еще находился в большом лагере для военнопленных в Римини.
Только однажды во время суда мне удалось заставить обвинителя промолчать, к большому удовлетворению обвиняемого. Это произошло, когда я заметил, что один командир батальона союзников в Северной Африке вопреки закону приказал, как утверждают, диверсионной группе убивать любого, кто попадет к ним в руки. Для такого приказа была вполне обоснованная причина: диверсионное подразделение всегда должно действовать скрытно и потому не может обременять себя пленными. Я и
