никого не касается». Затем он сказал: «Если вам, действительно, нравится Ланни Бэдд, вот вам мой совет: поезжайте и поговорите с ним начистоту. Передайте ему, что это я вам так посоветовал. Скажите: «Я знаю, у меня слишком много денег и это ужасно глупо, (но это не моя вина, и я не хочу из-за этого портить себе жизнь». Я ответила: «Хорошо, поеду и скажу». И — вот я сказала. А вы ответьте мне, прав он был или нет.
Итак, свершилось. Хотя Ланни вел машину по Юстонрод и — вынужден был следить за движением, он все же бросил быстрый взгляд на свою спутницу и увидел, как волна румянца заливает ее лицо и шею. Он понял, что ее слова кажутся ей отчаянной смелостью. Ланни снял одну руку с руля и положил на ее руку.
— Дорогая, — сказал он, — вы очень добры ко мне, и я глубоко вам благодарен.
— Теперь вы скажете, что вам очень жаль, но.
— Я сделаю именно то, что советовал вам Пьетро Корсатти: поговорю с вами начистоту. Во-первых, имеется такой неприятный факт, как тот, что мой отец никогда не был женат на моей матери.
— Это меня нисколько не смущает, Ланни. Главное, что вы все-таки родились на свет.
— Но это будет смущать вашу мать; как вы знаете, это уже смутило ее брата в Нью-Йорке.
— Я очень желала бы, чтобы они были довольны. Но я не могу платить за это ценою собственного счастья.
— Я хочу, чтобы вы ясно отдавали себе отчет во всем, — добросовестно настаивал Ланни. — С моей стороны было бы нечестно не открыть вам глаза. Если вы выйдете за меня замуж, газеты, наверняка, раскопают эту историю. Прямо они не будут говорить, так как у них нет доказательств, — кто его знает, вдруг Робби тайно обвенчался с моей матерью, и, в таком случае, я могу взыскать с них миллион за диффамацию. Но они пустят в ход легкие намеки насчет того, например, что ваши родные пытались установить генеалогию жениха. И люди общества отлично поймут, что это значит.
— И пусть понимают, и пусть говорят, что хотят. Я по горло сыта всей этой газетной шумихой и всеми этими сплетнями. Единственное, чего я хочу, это укрыться подальше от репортеров.
— Вам теперь так кажется; но ведь жить придется в обществе, ни от ваших родных, ни от ваших денег вы отречься не можете!
— Я хочу знать только одно, как вы на самом деле относитесь ко мне.
— Отвечу вам со всей честностью, на какую способен. По-моему, вы чудесная девушка, и если бы ваше богатство не выходило за пределы обыкновенного, я бы, наверняка, давно уже поцеловал вас, а остальное зависело бы от вашего собственного желания. Но ведь вы явились, как царица Савская — браслеты на запястьях и колокольчики на ногах. Я увидел всю эту толпу поклонников, я знал кое-кого из них, и знал, что у них на уме, и я слишком уважал себя, чтобы ставить себя с ними на одну доску.
— Да, это было отвратительно, я согласна. Но неужели вы никак не можете забыть о моих деньгах и подумать хоть немножко обо мне самой?
— Вы просили меня быть откровенным, и я исполняю вашу просьбу. Если мы забудем о ваших деньгах, это будет самообман, так как люди не позволят вам забыть о них. Да и вы сами, говоря по правде, не захотите; так или иначе, они у вас есть, вы ими распоряжаетесь, вы тратите их, и вы знаете, что каждый или почти каждый человек, с которым вы встречаетесь, ни на минуту о них не забывает. И вы принуждены сообразно с этим строить свою жизнь. Если вы не хотите, чтобы ваша жизнь была разбита, а вы сами несчастны, вы должны быть очень благоразумны и осторожны.
— Послушать вас — так даже страшно становится, Ланни.
— Я хочу, чтобы вы знали, как я отношусь к вашим деньгам, и знали, что именно я думаю. Все друзья и родные уговаривали меня сделать вам предложение. У моей матери тоже есть честолюбивые мечты о будущем ее сына, так же как у вашей матери о будущем ее дочери. Поэтому я вынужден был обдумать вопрос: что это значит — быть женатым на очень богатой женщине? Как мне вести себя и как сделать так, чтобы это меня не унизило? И я сказал себе: прежде всего, она должна знать, что я не ищу ее денег. Нужно, чтобы никогда, ни разу в жизни такая мысль не могла возникнуть у нее.
— И поэтому вы позволили мне бросить вас и выйти замуж за фашиста?
— Я позволил вам делать все, что вы хотите, Ирма, ибо это ваше право. И если вы выйдете за меня замуж — это, все равно, останется вашим правом. Вы будете поступать всегда так, чтобы чувствовать себя счастливой, и если вы будете любить меня, то потому, что это даст вам счастье.
— Вы уверены, что женщине нужна такая свобода:?
— Когда она очень влюблена, ей кажется, что нет. Но ей, во всяком случае, не помешает, если она будет иметь такую свободу.
— Женщине больше всего нужно, чтобы она была очень нужна мужчине.
— Да, так она чувствует вначале; но надо помнить, что впереди долгие годы, и позже ей потребуется, чтобы в человеке, который любит ее, были, кроме того, еще кое-какие качества и добродетели. Нужно, например, чтобы он был честен и умел владеть собой.
— Вы рассуждаете, как старик.
— Я намного старше вас, гораздо опытнее и делал немало ошибок, за которые вы не должны расплачиваться. Я хочу, чтобы вы меня поняли и не ждали от меня больше того, что я могу дать.
— Чего, например, вы не можете дать мне, Ланни?
— Все вращается опять-таки вокруг вопроса о ваших деньгах. Дело не только в том, что я плохой делец, во мне просто-напросто нет уважения к большим деньгам. Я не верю, что в них счастье. Я видел, как люди наживали их и как они их тратили, и ни то, ни другое меня не соблазняет. Деньги меняют человека, и всегда к худшему. Я охотнее буду сидеть за роялем и играть сонаты Бетховена, чем приумножать состояние Барнсов. Так вот, когда вы увидите, что я занимаюсь только тем, что мне нравится, не будете ли вы возмущаться и считать меня бездельником?
— Сонат Бетховена я, кажется, никогда не слышала, — сказала Ирма Барнс, — но если я обещаю, что предоставлю вам быть счастливым на ваш собственный лад и никогда, никогда не попрошу вас взять на себя заботу о моих деньгах, удовлетворит вас это?
— А если вы узнаете, что я проповедую идеи, которые ставят под угрозу ваше состояние? То есть не именно ваше личное состояние, а все вообще большие состояния? И люди будут твердить вам, что я красный, и у меня дурные знакомства, и за мной следит полиция?
— Мне это уже говорили, но видите, я приехала… И сказала вам все, что я сказала.
— Допустим, что я отвечу — да. Чего вы тогда пожелали бы?
— Больше всего я бы хотела поехать куда-нибудь далеко, где не будет ни сплетен, ни репортеров.
— Да, для этого пришлось бы ехать очень далеко. — Но тут Ланни осенила новая мысль, и он продолжал: — Помните, я рассказывал вам о моем шурине, замечательном скрипаче Ганси Робине? Так вот, у его отца есть яхта, и они приглашали меня принять участие в поездке. Молодежь там — все музыканты, и на яхте будет довольно шумно; но вы всегда можете забраться с книгой в уголок, или мамаша Робин будет учить вас вязать фуфайки для бедных.
— Что ж, это очень мило и уютно. Куда они собираются ехать?
— В Нью-Йорк через Исландию и Лабрадор. Сомневаюсь, чтобы мы где-нибудь встретили репортеров, пока не доедем до Америки; нам будут попадаться только киты да айсберги. Вся задача в том, как бы повенчаться без особого шума и без разговоров об Этторе и моей незаконнорожденности.
— О Ланни, не произносите этого ужасного слова!
— Вы частенько будете его слышать. Бесполезно обманывать себя. Сможем ли мы обойтись скромным бракосочетанием, или ваша мать потребует, чтобы присутствовало двенадцать подружек и шесть девушек с цветами и чтобы венчание происходило в соборе?
— Я готова поехать сейчас же куда угодно, и пусть нас обвенчает мировой судья, или как здесь принято.
— Вы, правда, этого хотите?
— Я все обдумала. И… больше вас не выпущу.
— Значит?
— Хоть сейчас, если вы согласны.
