покрытие не вносится, маклеры продают акции по первой предложенной цене, и человеку приходится начинать жизнь сначала.
— Это какая-то мясорубка.
— Скажи спасибо, что я тебя удержал. А относительно Робби мы теперь хоть можем быть спокойны, что исполнили свой долг; если он опять запутается, пусть уж пеняет на себя.
Бьюти вернулась к себе в гостиницу, чтобы поплакать в одиночестве. Незачем теперь ходить на выставку, там нет никого, о ком стоило бы говорить, и не для кого выставлять себя. Ланни не отходил от телефона, который звонил непрерывно: друзья и знакомые сообщали катастрофические вести и обменивались бесполезными словами.
Все мысли молодого человека вращались вокруг Ньюкасла. Дедушка Сэмюэл, суровый пуританин, ни разу в жизни не играл на бирже; простит ли он сыну и даст ли денег, чтобы спасти его, или скажет: «Что посеешь, то и пожнешь». Помогут ли Робби братья или они тоже «влипли»? Все представители ньюкаслского «общества» «влипли», он слышал разговоры об этом. Теперь они все бегают и ищут, выпрашивая и занимая деньги. Отец Эстер — президент Первого национального банка, банка, созданного фирмой Бэдд, и он, конечно, сделает все, что в его силах, но он не имеет права давать деньги без гарантий. И вдруг Ланни осенила мысль: «Собственно, я мог бы попросить денег у Ирмы». Но тут же он возразил себе: «Нет, если это единственный возможный выход, то Робби придется поплатиться».
Очень многие вспоминали в этот день об Ирме, однако они не были так щепетильны… Когда Ланни вошел к ней, она сидела у телефона и как раз отвечала кому-то из приятельниц: — Но, дорогая моя, у меня нет такой наличности; моя мать нуждается в деньгах и, вероятно, мой дядя, я обязана помочь им в первую очередь. — Очень неприятно, когда лучшая ваша подруга рыдает в трубку и, наверное, считает вас эгоисткой и скрягой, которая держит деньги в сундуках, — но как тут быть! Скоро просители начнут являться лично и будут лить слезы и устраивать истерики. Да, теперь Ирме Бэдд предстояло узнать, что такое паника, и она уже не могла относиться к ней равнодушно.
Во втором часу дня ворвался Хорэс Вандрингэм. Его пунцовое лицо пожелтело, казалось, его всего выжали под прессом. Он мобилизовал все свои акции, и если сестра и племянница не спасут его, он погиб окончательно. Понять нельзя, что происходит на бирже и что будет дальше. Ему необходимы деньги, деньги и деньги, пусть едут с ним в город, возьмут в подвале пачку бумаг и отдадут ему для внесения в банк. Необходимо ехать сейчас же, немедленно.
Фанни сказала:
— Но, Хорэс, ты же знаешь, опекуны этого не допустят. Это категорически запрещено завещанием.
— Ну так заставь их согласиться. Ведь случай исключительный. Умоляю, Фанни!
Фанни вызвала контору и приказала мистеру Джозефу Барнсу сейчас же сесть в метро и приехать к ней. Он, видимо, ждал ее звонка, так как возражения были у него наготове. Остальные не слышали его слов, но, должно быть, он проявил твердость, так как щеки Фанни покрылись тем пунцовым румянцем, который уже погас на щеках ее брата.
— Приезжайте, Джозеф, невозможно говорить о таких вещах по телефону.
Дядя Хорэс потребовал, чтобы ему сказали, сколько у Ирмы свободных денег. Мать предъявила ему последний отчет Слеммера, где было показано всего несколько
тысяч. — И я не знаю, сколько он с тех пор взял с текущего счета, — сказала Фанни.
— Ну так вызови его и узнай! — кипятился брат.
Оказалось, что Слеммер все еще не возвратился в
Шор-Эйкрс. Они узнали, где он останавливается в городе, и позвонили туда. Слеммер ответил, что на текущем счету около семидесяти пяти тысяч долларов; остальные деньги Ирмы переданы опекунам, которые вложили их в новые бумаги.
— Уж эти-то деньги наверняка принадлежат Ирме, — настаивал Хорэс. — Весь доход с капитала — в ее личном распоряжении, тут завещание не при чем. Она имеет право продавать эти бумаги или закладывать их — как ей захочется. И пусть Джозеф не сует свой нос, куда не следует.
Ланни видел, что между двумя семействами назревает жестокая свара. Сам он чувствовал себя как тот пионер-поселенец, который, возвратившись к себе в хижину и увидев, что на его жену напал медведь, прислонил ружье к ограде и сказал: — Ну-ка, жена! Ну-ка, медведь! Кто кого? — Ланни молча сидел в сторонке и слушал; он узнал еще кое-что о нравах и манерах богачей. Считается, что деньги улучшают манеры, если не нравы; но вот сейчас представитель одной из старейших нью-йоркских семей, мистер Хорэс Вандрингэм, носился по комнате, точно бык, и орал, что брат его зятя — вонючий хорек и грязный мошенник, а брат его зятя ответствовал, что сам он проклятый осел и глуп, как индюк. Но вдруг мистер Джозеф Барнс сказал нечто, весьма заинтересовавшее Ланни: — Мой брат предвидел, что все это благополучие лопнет, что оно построено на песке, потому и написал такое завещание.
Они старались втянуть Ланни в свой спор. Дядя Хорэс обратился к нему и вопросил: — А вы что на это скажете? — Но Ланни не хотел участвовать в споре, он отвечал: — Я замечу только одно: никому из вас в голову не пришло спросить мнение Ирмы.
— Так как же, Ирма? — спросил дядя Хорэс. — Ты дашь мне погибнуть?
Ланни постепенно открывал в своей жене все новые черты. Ей только что минул двадцать один год, она тоже училась жизни, как и ее муж.
Она отозвалась:
— Дядя Хорэс, я об этом уже думала и должна сказать: мне очень не нравятся эти биржевые спекуляции.
Дядя Хорэс раскрыл рот. На его лице отразилось крайнее изумление, пожалуй, то же отразилось и на лице Ланни. Молодой муж о многом рассказывал жене или другим в ее присутствии, но она не обращала особого внимания на его слова; однако выражение «биржевые спекуляции» принадлежало именно Ланни, и уж конечно не мистеру Вандрингэму.
— Дядя Хорэс, — продолжала молодая женщина, — мне очень жаль, что вы попали в беду, и я бы охотно выручила вас, но какой смысл, если вы потом опять приметесь за прежнее. Все повторится снова, и так далее без конца. Вы должны обещать, что порвете с биржей и больше играть не будете.
— Но, Ирма, это же мой бизнес!
— Знаю. Можете продолжать его, если хотите. Но тогда уж не приходите ко мне, когда попадетесь. Если я выручу вас теперь, то только при одном условии: вы найдете себе другой бизнес вместо покупки и продажи акций для спекуляции.
Она сказала это спокойно и, сказав, умолкла. Теперь это была уже не принцесса, а королева: «Лорды и джентльмены, нам благоугодно повелеть», и так далее.
«Лорд» Хорэс еще раз раскрыл рот и беспомощно посмотрел на сестру, которая была, видимо, не менее ошеломлена, чем он. Затем он стал спорить и убеждать; он говорил подробно и долго, но Ирма коротко отвечала: — Как я сказала, так и будет, дядя Хорэс.
В конце концов он сдался: — Ладно, у меня выбора нет.
Тогда она обернулась к другому дяде: — Сколько вы вложили в акции из моих доходов?
— Немного больше трех миллионов, считая по вчерашним ценам.
— Дайте ему сколько нужно, чтобы покрыть его сделки. А когда паника кончится, он должен все продать и порвать с биржей.
— Но у меня почти ничего не останется! — воскликнул дядя Хорэс, и лицо его выразило полное отчаяние.
— Я приму часть убытков на себя. Лишь бы опять не повторилась подобная история. Вы должны строить свои дела на такой же прочной основе, как построено мое состояние. Если вы покупаете бумаги, пусть они будут оплачены полностью, тогда вы можете положить их в наш сейф и забыть о них.
Когда это гомерическое сражение окончилось и оба воителя разошлись в разные стороны, чтобы выполнить отданные им приказания, Ланни сказал: — Мне нужно съездить в Ньюкасл повидаться с отцом. Хочешь со мной?
