Гарриет ничего не ответила.
4
В этом сезоне было много танцевальных вечеров и собраний, и каждое новое приглашение все более усложняло для Сильвии возможность отказа. Всегда надо было опасаться обидеть кого-нибудь, всегда надо было считаться с тем, «что скажут», и каждый вечер Сильвия глушила в себе рыдания, пила крепкий кофе, выезжала и делала вид, что веселится и счастлива.
На третьем вечере она встретила Дугласа ван Тьювера. Ей никто ничего не сказал о его возвращении с рыбалки. Когда он вошел в зал, она почувствовала, что все взоры устремлены на нее, и ей стоило большого усилия держать себя с обычным самообладанием. Об этой неминуемой встрече говорили уже несколько недель, ее ждали с напряженным любопытством.
Занавес поднимался над вторым действием увлекательной драмы.
Он был, как всегда, безукоризненно изящен, прост, сдержан и строг. Он выделялся среди других мужчин и особой стильной безупречностью костюма, и всем своим обликом, исполненным достоинства и отменной изысканности.
Сильвии казалось странным видеть его здесь, в родной обстановке. И странно было сравнивать его с местной публикой. Она почувствовала какую-то новую нотку в его обращении. Он, очевидно, был поражен происшедшей в ней переменой, но оставался неизменно вежлив и деликатен. Он пригласил ее на тур вальса, обещал ни о чем не спрашивать ее и, к удивлению, сдержал свое обещание.
– Мисс Сильвия, – начал он, когда они прогуливались после танца, – разрешите мне звать вас Сильвией, как все зовут вас здесь, и позвольте мне сказать вам несколько слов. Я боюсь, что вы сочтете за назойливость мое присутствие здесь. Надеюсь, вы извините меня. Когда я вернулся в Бостон и узнал от вашего кузена, какое значение имеет для вас эта… эта история, я решил тотчас поехать сюда, полагая, что смогу быть полезен чем-нибудь. Это было, быть может, очень наивно, но я тогда долго не рассуждал.
А приехав сюда, я не осмелился показаться вам на глаза. Не знаю, быть может, вы еще прогоните меня. Он остановился.
Мистер ван Тьювер, – спокойно ответила Сильвия, – вы имеете право жить, где вам угодно.
Лишь в том случае, если вы дадите мне это право, мисс Сильвия! – воскликнул он. Я бы не хотел никаких недоразумений между нами. Я обещал, что никогда не буду вам в тягость, и, если вы не пожелаете видеть меня, я со своей стороны никогда…
Попросить его уехать после таких слов было, конечно, делом нелегким. Она не понимала, что он выиграет от того, что останется здесь, но спросить его, на что он рассчитывает, не решалась.
Мисс Сильвия, – продолжал он, – я боюсь, вы высмеете меня… Но я бы хотел быть только вблизи вас. Я хочу знать людей, с которыми вы встречаетесь, ваших родных и друзей, хочу видеть дом, в котором вы живете. Меня интересует все, что имеет более или менее близкое отношение к вам. И в то же время мне как-то не по себе, потому что я знаю, вы недолюбливаете меня, и, я боюсь, вы рассердитесь, если я останусь здесь. Но если вы отошлете меня, я… я не знаю, куда я денусь…
Он замолк.
– Вы пропустите экзамены, – сказала Сильвия после долгой паузы.
– Меня Гарвард больше не интересует. Я уже не вернусь туда, – ответил он.
– Ну, а реформы, которые вы затевали? Он замялся.
– Но разве вы не знаете: там теперь все пойдет прахом…
Сильвия вспыхнула. Она ни разу и не подумала о том, как дискредитирована будет демократическая студенческая группа арестом своего кандидата в непристойном месте.
Они вернулись опять в танцевальный зал. Ван Тьювер робко спросил:
– Вы не прогоните меня, мисс Сильвия?
– Мистер ван Тьювер, – ответила она, – не возлагайте на меня бремени какого-либо решения.
На этом разговор их оборвался, и ван Тьювер, видимо, был очень доволен его исходом. Кто-то пригласил Сильвию на следующий танец, и она не видела больше «короля Дугласа Первого», как она прозвала ван Тьювера. Его исчезновение вызвало много всяких толков и догадок. Быть может, он вовсе не ради Сильвии приехал в Кассельмен. Возможно, что это она его безуспешно ловит…
Сильвии невмоготу стало от своего неопределенного положения. Она не могла удовлетвориться одним осознанием совершенной, хотя бы и невольно, ошибки. Мысли ее опять все чаще стали останавливаться на близких людях и на том, как помочь им. Она видела, что отец ее бродит по дому, как призрак, что он измучен невысказанной печалью, и сердце ее истекало кровью из-за жалости к нему. Она страстно жаждала вознаградить его за причиненные ему огорчения и отвести ему в душе своей место, оставшееся пустым после Франка Ширли. Это был единственный человек, которому она вполне доверяла, единственный чуткий, внимательный, вдумчивый человек среди всех окружающих ее людей.
Однажды поздней ночью, увидя свет в его кабинете, она вошла, села подле него и, глядя ему в глаза, сказала:
– Папа, я много думала эти дни. И я хотела бы загладить мою вину.
– Ты ни в чем не виновата, дитя мое, – ответил он.
– Я была эгоистична и мало думала о других. Но теперь я хочу думать и о других, и прежде всего о тебе. Для меня всегда было такой радостью помочь тебе в чем-нибудь. Займемся опять с завтрашнего дня нашими розами. Идет, папочка?
Слезы выступили на его глазах.
– Да, дорогая!
– И я опять начну читать тебе вслух. Ты слишком утомляешь глаза, а у меня глаза молодые. А главное, папа, прошу тебя, позволь мне помочь тебе и научиться чему-нибудь полезному. Обещай мне, папа, поверь
