бойцов; остальные были либо убиты, либо ранены, либо отводили раненых и собирались позади; словом, повсюду на фронте образовались большие пробелы. Огромная артиллерия, введенная с обеих сторон в бой, — до 2000 орудий — теперь давала о себе знать лишь отдельными выстрелами, но даже эти выстрелы, казалось, не давали прежнего могучего, громоподобного тона, а звучали глухо и хрипло. Почти повсюду кавалерия замещала пехоту, заняв ее место в боевом порядке; эта кавалерия и совершала свои атаки усталой рысью, продвигаясь взад и вперед по полю и отбивая друг у друга окопы.
Около 3 часов пополудни видно было, что сражение находится при последнем дыхании и что, следовательно, как в большинстве случаев, окончательное решение всего вопроса зависит от того, кто еще сохранил в руках последний козырь, сильнейший резерв. Ни этого, ни подлинного положения обеих сторон мы обозреть не могли; отдельные известия, доходившие до нас, не внушали особой тревоги. Это очень удивляло автора, так как центр, очевидно, уже несколько подался назад в местах стыков с крыльями, исходя из чего можно было судить и о положении левого крыла.
Около 3 часов Уваров получил от Кутузова приказание вернуться назад и снова занять прежнее место на позиции; итак, мы отошли назад и между 4 и 5 часами прибыли на наше прежнее место позади Горок, где и построились.
Генерал-лейтенант граф. Александр Иванович Остерман-Толстой. Гравюра Ф. Вендрамини по оригиналу Ф. Ферье. 1814 г.
Весь ход сражения был чрезвычайно прост. Ввиду того, что Тучков помешал охвату левого крыла, французы стали напирать перпендикулярно на центр и левый фланг всей тяжестью своих масс. После первого же часа сражения на подкрепление левого фланга был послан Багговут, несколько позднее центр был поддержан Остерманом, а отдельные гвардейские части были направлены на усиление фронта. Так тянулось сражение до 4 часов пополудни в ужасном огневом бою, причем попеременно при атаках той или другой стороны фронт передвигался то немного вперед, то немного назад. Превосходство французов как в численности, так и в тактике сказалось в том, что за эти десять часов русским пришлось постепенно уступить некоторое пространство, оставить укрепления и занять новое расположение, причем их боевой порядок еще более уплотнился, а левый фланг откинулся еще дальше назад, так что теперь он тянулся параллельно пути отступления и не дальше 200 шагов от него; старая же Московская дорога находилась почти целиком в руках французов.
В армии все еще полагали, что результат сражения является сомнительным. Шел разговор о том, что следует удержать за собой поле сражения, которое, собственно, еще не было утрачено, и этим упорством добиться победы, так как французы также обнаруживают признаки большого истощения. Но по существу вопрос был уже окончательно решен, и хитрый Кутузов не сомневался больше в том, как ему надлежит поступить. Превосходство сил французов, заметное и до сражения, еще возросло в результате сражения, так как потери русских были, безусловно, больше потерь французов; за время десятичасового боя чаши весов далеко не оставались в состоянии полного равновесия, а заметно склонились в ущерб русским; нельзя было ожидать лучшего результата при возобновлении боя; позиция русских совершенно сдвинулась и ставила под угрозу путь отступления. Следующим этапом неуспеха явилось бы полное поражение. Сейчас армия еще находилась в порядке и могла, не расстраиваясь, отойти. Кутузов решил отступить ночью, что, бесспорно, явилось единственным разумным выходом.
Со своей стороны, Наполеон мог ожидать отступления Кутузова: если бы он в этом отношении ошибся и русские 8-го еще продолжали бы оставаться на поле сражения, то ему пришлось бы их вновь атаковать. Не подлежит ни малейшему сомнению, что он так бы и поступил. Другой вопрос, был ли бы в состоянии Наполеон, имея в распоряжении еще достаточно времени до конца дня и располагая значительной массой совершенно свежих войск, совершить в этот день еще одно большое усилие и довести свою победу до полного разгрома неприятеля? Конечно, это было бы более в духе того метода, которому он обязан столькими успехами на войне. Возможно, что новыми атаками всех родов войск он добился бы новых успехов и достиг бы того предела, за которым кавалерийские массы при преследовании могли бы завершить разгром русской армии. Однако если стать полностью на ту точку зрения, которую в этот момент должен был занимать Наполеон, а именно — вспомнить, как огромно было его предприятие в целом, какие громадные силы он собрал для него и как эти силы против всякого ожидания быстро таяли, вызывая опасение, что их может оказаться недостаточно, то станет понятным, что с этого момента важнейшей задачей для него могло представляться сохранение своей армии до того времени, когда зайдет речь о мире. Победа была в его руках, Москву он мог рассчитывать и так занять; выдвигать более крупную цель, поставив на карту последние силы, казалось ему, не вызывалось требованиями ни необходимости, ни разума.
Пусть нам не приводят того довода, что вследствие обычного противопоставления интересов обоих полководцев один из них обязательно должен был сделать ошибку, а именно: раз новый бой не был в интересах Кутузова, то он непременно должен был быть в интересах его противника. Это противопоставление относится лишь к конечной цели, но не к средствам. Обе стороны могут быть одинаково заинтересованы в том, чтобы искать боя или избегать его. Если бы Наполеон имел твердую уверенность, что ему удастся окончательно разгромить русскую армию, он, конечно, затратил бы на это еще часть своих сил; но русские очень храбры, они еще сохраняли полный порядок, местность, являвшаяся довольно открытой для России, все же не представляла вполне благоприятных условий для действий кавалерии; дорога на Москву была настолько широка, что русские могли следовать по ней двумя колоннами, рядом с которыми еще оставалось место для движения их артиллерии, так что отступление могло быть совершено, собственно говоря, четырьмя колоннами по одной и той же дороге, что чрезвычайно облегчало и обеспечивало отход армии. Все эти обстоятельства указывали, что игра будет нелегкая и связанная с крупными потерями. Далее, не надо забывать, что никогда оба полководца не базируются на одинаковых данных, что каждый их них всегда знает свое положение лучше, чем положение другого, а потому их умозаключения никогда не могут быть тождественными.
Итак, мы признаем, что итог Бородинского сражения не вызывает в нас никакого удивления в отношении поведения обеих сторон; наоборот, мы находим его вполне соответствующим естественному ходу событий.
Теперь еще несколько слов о диспозиции обеих сторон.
Как мы выше уже изложили, даже, может быть, слишком подробно, обе стороны располагались чрезвычайно тесно. Намеченный обход корпусом Понятовского, поскольку этот корпус насчитывал всего только 10 000 человек, являлся, по существу, ничтожным мероприятием, которое не могло оказать серьезного воздействия и которому сам Наполеон, по-видимому, особого значения не придавал. В конечном счете это наступление являлось, собственно говоря, фронтальном ударом или нажимом на неприятельскую позицию; но поскольку эта позиция имела выгнутое очертание, то и нажим на нее являлся концентрическим; таким образом, осуществлялась лишь часть задач, обычно связываемых с производством обхода. Если Наполеон сохранял эту простоту замысла, то это доказывает, что он высоко расценивал ожидаемое сопротивление; простая форма, естественно, является наиболее осторожной, наименее рискованной, но в то же время и менее решающей. Если бы он только сковывал русский центр, который, бесспорно, по условиям местности был бесконечно сильнее левого фланга, а этот левый фланг попытался бы обойти не 10 000 человек, а 50 000, то сражение было бы решено раньше и, надо полагать, с большими результатами. Конечно, такая форма наступления была рискованнее, так как Наполеону при этом пришлось бы отодвинуть массу своих войск значительно в сторону от пути отступления, и при неуспехе положение ухудшилось бы.
Кутузов по справедливости должен был себе сказать, что в бою против морально и материально превосходного противника на позиции, не являющейся сильной, нет никакого разумного основания рассчитывать на победу. Поэтому следовало базироваться на прочих преимуществах обороны, а именно — на знакомстве с местностью и на обладании ею, чтобы использовать внезапность, т. е. ему следовало увязать свое оборонительное построение со средствами перехода в энергичное наступление.
Раз это контрнаступление должно было воздействовать посредством внезапного, а следовательно, короткого удара, то при выгнутом очертании фронта повести его следовало на том фланге, где нужно было
