нежась на очаровательном пляже Бретани, пустынном в это июньское время. В своем смелом бикини Ирен казалась почти голой. Она ничем не напоминала пастушку – дочь полей, ее вполне можно было принять за многоопытную горожанку, эдакий тертый калач. Она купалась, не заходя глубоко в воду, так как не умела плавать. Ромуальд же лежал на песке и читал последний номер журнала «Франция в разных аспектах».
Вдруг раздался пронзительный крик. Он отложил журнал и приподнялся. Боже правый! Ирен тонула. Огромная волна, какие иногда случаются на побережье Бретани, вдруг набежала, захлестнула молодую женщину и утянула ее далеко от берега. Ирен задыхалась, махала руками. Ромуальд огляделся, чтоб позвать на помощь, но вокруг не было ни души. Спасательная служба начинала работать только в июле.
Он смело бросился на спасение той, к которой прикипел душой и телом. Шла большая волна. А эта идиотка ни за что не хотела расставаться со своим колье, даже при купании! Он ей его в конце концов подарил, вернее, позволил его носить в ожидании официальной церемонии бракосочетания. Понятно, что жемчужины уже ничего не стоили, но Ирен-то этого не знала. Сероватые и зеленоватые крапины, появившиеся на них, она принимала за особые блики. Если она вдруг потеряет ожерелье при купании, то бросит Ромуальда в двадцать четыре часа, на этот счет Ромуальд не питал иллюзий. Он заметил, каким взглядом Ирен обменялась с одним из служащих отеля, похожим на Алена Делона: в сравнении с ним Ромуальд был лишь жалким коротышкой с кривыми ногами и цыплячьей грудью. Просто чучело огородное.
Он вошел в воду, нырнул и поплыл размашистым кролем по направлению к своей пастушке, которая отчаянно кричала и захлебывалась водой и водорослями. Наконец, не без труда, он доплыл до Ирен, схватил ее за волосы и вытащил на берег. Слава богу, ожерелье было у нее на шее.
Пришлось делать искусственное дыхание на теплом песке раз, два – изо рта в рот, пока утопленница вновь не открыла глаза. Вода стекала с волос на ее удивленное лицо. Она быстро поднесла руку к шее, пальцы коснулись жемчужин, и лучезарная, далеко не бескорыстная улыбка озарила ее лицо.
– Впредь снимай ожерелье, когда будешь купаться, – сказал Ромуальд. – У меня нет средств оплачивать водолаза. (В первый раз он позволил себе так сухо разговаривать с ней).
Они ехали в своей микролитражке по дороге, которая извивалась вдоль этого иэумрудно-золотистого чуда – Атлантики в лучах солнца у берегов Бретани, вдоль мыса Розелье, куда еще не приехали отпускники купать свои грязные ноги. Самый наплыв будет недели через три – четыре.
Пока они добирались миль пятнадцать до гостиницы в Дюге-Труэн, Ирен без конца теребила ожерелье. Она понимала, что не могла бы рискнуть и бросить славного, но не больно-то красивого Ромуальда, у которого к тому же попахивало изо рта (об этом она не осмеливалась ему сказать). Это была болезнь желудка – следствие долгих лет питания консервами и наспех проглоченной еды в дешевых ресторанах, где кастрюли мыли кое-как. Она не могла бы ему признаться, что ей нужны жемчужины, а не он сам. Бросить его сейчас, разыграв легкомысленную девицу с ожерельем на шее, означало бы воровство и ничего более. А Ирен боялась полиции – Фроссинеты воспитали ее в страхе перед жандармами. Она боялась даже жандармского старшину Шаньоля, из Кьефрана, с которым у нее была любовная интрижка. Ирен даже стащила у него револьвер; потом ей пришлось сочинить басню, что она потеряла оружие. На самом деле он всегда был у нее в сумочке – на память – ведь она не могла бы причинить вреда даже птичке. Но в наше время, когда на дорогах развелось столько всяких негодяев и бандитов, которые грабят, убивают и насилуют, такая штука могла бы очень пригодиться, и вовсе не обязательно кого-нибудь убивать.
Чтобы завладеть ожерельем стоимостью, скажем, что-то около полумиллиарда франков,[2] ей надо было пройти через то, что требовал от нее Ромуальд: заключение закнного брака. Как только они поженятся, и ожерелье будет ей официально подарено (в крайнем случае, она потребует оформить все у нотариуса; даром что из деревни, в таких-то делах она разбиралась), – тогда можно будет и распрощаться с Ромуальдом. Впрочем, тот прекрасно знал – не полный же идиот он был на самом деле – что удерживал Ирен только благодаря этим ста очаровательным бусинкам.
Вот эти мысли вертелись в маленькой головке Ирен, как вдруг Ромуальд резко затормозил, хотя никакого препятствия на дороге не было. Он обернулся к пастушке и неотрывно смотрел на жемчужины в полном отупении. Сначала он решил, что это эффект солнечных лучей. Он посмотрел еще раз. Нет, это не солнце. Жемчужины вновь обрели свой великолепный блеск, свое божественное сияние. Они переливались тысячью оттенков, как бы набрав силу после морских купаний. Маленькие пятнышки плесени исчезли, они розовели во всем своем великолепии. Быстро в Париж, там Ромуальд знал специалиста по жемчугу.
– Мы возвращаемся, – решил Ромуальд, вновь включая газ и не сводя глаз с колье Ирен.
– Куда это, мой козленочек?
– В Париж. Сначала в Париж, а там видно будет.
Он бросился в отель, чтоб забрать багаж. Девушка смотрела на него с удивлением. Жемчужины были еще лучше, чем в тот день когда их выловили в Аравийском море.
Экспертизу делал на улице де ля Пэ крупный ювелир, очень известный в квартале. Он затратил на изучение жемчужин целый час, смотрел их эндоскопом, под микроскопом и даже предложил Рпмуальду купить их у него: они были такие великолепные, такие редкие!
После чего Ромуальд, с портфелем подмышкой, где лежало его сокровище, встретился с Ирен в маленьком баре на улице Руайяль.
Она провела все это время в магазинах, даже заблудилась в Прентан![3] Ромуальд сказал ей, что под действием морской воды шелковая нить истерлась и надо было ее заменить. Девушка даже не удивилась, что бусинки вдруг поменяли цвет, с грязно-серого до нежно- розового, находя это вполне естественным.
Они сняли номер в гостинице на улице Жанны д'Арк, в очень спокойном месте. Ромуальд надел ей на шею чудо из чудес. Само собой разумеется, ювелиру он ни слова не сказал о таинственной болезни жемчуга и чудесном его воскрешении.
– Что будем делать дальше, мой ягненочек? – спросила Ирен. – У тебя остались деньги?
Он неуверенно дотронулся до ожерелья. Другой рукой он в задумчивости мял свой вялый подбородок и чувствовал себя отвратительно.
– Эти жемчужины стоят десятки и десятки миллионов, моя птичка. Мы могли бы… Мы можем…
Пастушка нахмурилась, лицо ее выражало недоверие:
– Можем что, например?
