жемчужины, стал навязчивой идеей. Банды грабителей наглели, кражи стали все более и более частыми тюрьма их не пугала: они не боялись потерять свою минимальную гарантированную заработную плату и оплачиваемый отпуск и Ромуальд решил уехать из городка, пока не поздно. Он переезжал с одного места на другое, добрался до Бретани. Перебираясь из одной меблирашки в другую, прозябая, живя случайными заработками, он был вынужден продавать тайком на пляжах порнографические открытки, попался полиции, испытал кучу неприятностей. Обуреваемый манией бродяжничества, от которой ничто не могло его излечить, он бродил по побережьям Франции, бежал от мнимых опасностей. Ожерелье, благодаря морским ваннам, были в хорошем состоянии. Однажды, оказавшись в Тулоне, без гроша в кармане, он чуть было не продал его – так осточертела ему эта жизнь. Но после посещення Ирен (она была переведена, после восстания в тюрьме Хагенау, в женскую тюрьму в Бомет) он испытал угрызения совести, когда она спросила его об ожерелье.
Все более преследуеммй полицией нравов из-за порнографических открыток, которые он продавал из- под полы, чтобы заработать себе на жизнь, больной, затравленный, он вернулся в Кьефран и постучался в дверь своего кузена. Инженер принял его довольно холодно, но – славный малый – он не смог отказать в убежище родственнику и другу. Таинстренное изобретение Тибо все еще не было доведено до конца, изобретатель немного постарел, почти упал духом. Ромуальд по-прежнему не знал, о каком изобретении идет речь. Тибо практически не выходил из своей лаборатории, и трубы его заводика выплевывали свой разноцветный дым двадцать четыре часа в сутки.
Прошли недели, и Ромуальд, которому стало стыдно, что исследователь его кормит и обихаживает, вышел из своего укрытия. Он устроился в хижине около замка, надеясь, что убийцы забыли о нем – ведь прошло столько лет. Он стал работать секретарем в деревенской мэрии, постоянно подвергаясь шуткам и насмешкам своих коллег. Каждое воскресенье он отправлялся на берег моря купать жемчужины. Конечно, им требовались ежедневные ванны, по часу в день, но, так как он мог ездить на море только раз в неделю, то старался максимально использовать это время. Он оставлял ожерелье в соленой воде на восемь часов, предпочитая подножье небольшой, скалы, чуть выступающей из воды, на которую он и усаживался, положив рядом свой завтрак и что-нибудь почитать и проводя так целые часы. Больше всего ему подходило побережье Бретани. Восстановив свойства жемчужин – а бывало так, что они обретали свой блеск только спустя некоторое время после ванн – Ромуальд садился в машину и, избегая слишком оживленных по воскресным вечерам дорог, возвращался к себе в Верхнюю Сону.
Субботы были посвящены посещениям Ирен, снова переведенной в Хагенау за хорошее поведение. (Надзирательница прониклась к ней симпатией и похлопотала перед тюремной администрацией, чтоб ее протеже вернули на прежнее место). Каждый раз, когда он видел Ирен в серой тюремной одежде, толстых чулках и грубых башмаках, с короткой, строгой стрижкой, открывающей затылок и уши – он понимал, какими крепкими узами связан с ней, она, наверное, околдовала его, загипнотизировала, это точно! И, как это всегда бывает при большой любви, он не смог бы точно сказать, почему так любил ее. Во время каждого короткого свидания Ромуальд долго говорил с ней о жемчужинах.
Положение осложнилось в тот день, когда, желая выгнать сов из северной башни, Ромуальд упал с лестницы, разбился и сломал ногу.
Тибо отвез его к себе.
Ромуальд был убит: он не мог ни встать ни сесть, а жемчужины портились на глазах.
Он лежал на кровати в маленькой комнате, смежной с лабораторией, вытянув ногу в гипсе, с тремя подушками под спиной. После долгих и мучительных колебаний, он посвятил своего кузена в тайну ожерелья и необходимости специальных морских ванн. Тот смотрел на него очень внимательно, нахмурив брови, растерянный и опечаленный.
– Это вопрос жизни или смерти, Тибо. Тебе надо обязательно поехать к морю…
– Мне, к морю?
– Да. Хоть раз в неделю. Это недостаточно, я знаю. Им нужны ванны по часу, раз в день. Но это лучше, чем ничего.
– Мне надо ехать на берег моря, окунуть жемчужины в морскую воду… Да?
– Да. Тибо. Я не могу тебя просить отвезти меня туда.
– Туда? Куда «туда».
– Ну, на берег моря.
– Да, да… Я обещаю тебе это, Ромуальд. Отдохни немного. Постарайся заснуть.
…Я постараюсь, мой бедный Тибо, я постараюсь… Боже, что за жизнь! – застонал Ромуальд, прижимая сумочку с жемчужинами к животу.
Тибо Рустагиль прошел незаметно в свою контору, снял телефонную трубку, открыл справочник на букву «П» и нашел номер психиатрической больницы в Сен-Или, главного врача, которой он немного знал.
Воспользовавшись простынями, шелковой лестницей, ключами и тому подобным, при помощи одного сумасшедшего, который считал себя Наполеоном, и сторожа, называвшего себя Жозефиной, Ромуальду удалось бежать из больницы для душевнобольных в Сен-Или темной, безлунной ночью.
В руке он держал чемоданчик, где лежали предметы туалета и ожерелье, которое санитары, милые и предупредительные оставили ему, чтоб он не скучал в своем обитом мягком боксе, а в кармане был бумажник с несколькими банкнотами их ему дал один сумасшедший, бывший фальшивомонетчик. Последний из Мюзарденов сел на первый же поезд на вокзале в Доле и отправился на побережье Нормандии с пересадкой в Париже на вокзале Мэн-Монпарнас.
Жемчужины находилось в воде целых три часа. И это было именно то, что нужно. Божественные жемчужины обрели свой блеск только неделю спустя. Проведи он еще десять дней или две недели в психлечебнице, и можно было бы поставить крест на ожерелье, которое в нормальном состоянии стоило не меньше полумиллиарда.
Когда ожерелье вновь стало тем, чем оно никогда и не должно было перестать быть, Ромуальд отправился в Хагенау, к Ирен, перепеденной с фермы в библиотеку. Они надеялись, что она выйдет на свободу через 7–8 лет, так что их союз станет возможным где-нибудь к 1977 году. После визита в Хагенау он поехал в Кьефран, решив объяснить все от начала до конца, может быть, при помощи рисунков, своему кузену, движимый желанием убедить того помочь ему. И помощь эта могла быть очень большой, так как он знал, что если инженер во что-нибудь поверит, он отдастся этому без оглядки.
Когда Ромуальд приехал в деревню, небо было серым и печальным, падал снег. Декабрьский холод немного отпустил, снег огромным белым ковром тихо накрыл поля, фермы, леса и долины.
