щуренка засмеялся от удовольствия:
— Чисто Карл!
На берегу смех его подхватили.
От конной ватаги отделился еще один отчаянный, прыгнул с разбегу, да неудачно — ботфортом в воду посу-нулся. Гаврилы сноровисто подхватили отчаянного прыгуна, поставили на подводу. Оказалось, что это сам светлейший князь Александр Данилович Меншиков.
— Мы этому Карлуше, мин херц, зубки-то малость пообломаем! — хвастливо сказал он.
Государь поморщился косо, ровно от боли зубной.
— Тебя, светлейший князь, хорошо заместо петуха на плетень посадить, — сказал он с непонятной усмешкой. — Уж ты рассвет не пропустишь, прокукарекаешь, когда еще солнце не встанет! — Поворотился к славному экипажу. — Благодарю за службу! — сказал он. — Не посрамили вы андреевского стяга, славно тяжкий путь прошли и вписаны навеки будете в скрижали гиштории. Вот только «ура» кричать не надо, — осадил он моряков, видя, как те надувают груди для молодецкого выкрика. — Не дай Бог, спугнете. неприятеля, отымите тем викторию у своего государя.
Приказано было ждать.
Однако же легко сказать — ждать!
Три дня вокруг Ворсклы шли маневры. Еще шестнадцатого июня начались первые столкновения. Письменные сношения с Полтавою русскими велись посредством пустых бомб, в которые вкладывались письма. Светлейший предлагал государю использовать для оных целей подводку, раз уж так удачно в распоряжении ныне оказалась. Петр Алексеевич странно оглядел Меншикова, сказал непонятно:
— С таким полководцем, Алексашка, никакого неприятеля не надобно!
Более о подводке не вспоминали.
Петр своего августейшего братца все ж таки побаивался, сказывались прежние уроки, полученные в Лифляндии и под Нарвой. И то сказать, шведское воинство считалось первым в Европе, а полководческий гений Карла ставили так высоко, что Ганнибалы рядом с ним смущенными учениками чувствовали. Пушек у Карла былс маловато, а ну, как гений себя окажет, что тогда? Нет, подводку следовало держать в тайности: ведь, кроме спасения августейшей императорской особы, дано экипажу! «Садко» хитрое задание — рвать мосты под шведом в случае отступления русской армии. Двадцатого июня русская армия, отойдя несколько по течению реки, переправилась через Ворсклу, двадцать пятого повернула к Полтаве и стала в четверти мили от неприятеля. Ретрашимент поспел в одну ночь; кавалерию поставили на правой руке и перед нею сделали несколько редутов, осажденных людьми и пушками.
Между тем король Карл в вечернее время направился осмотреть русский лагерь. Двигался он осторожно и вдоль берега Ворсклы. На беду, наткнулся он на костер, у которого размягчевший от выпитой горилки Суровикин рассказывал гребцам о донской вольнице. Король, завидев неприятеля, не утерпел. Он спешился и удачным выстрелом тяжело ранил одного из Гаврил. Гребцы ссыпались в воду. Не растерялся лишь мичман Суровикин. Схватив фузею, он выстрелил и тоже удачно — пуля попала Карлу в ногу. Гренадеры подхватили короля и увезли в лагерь, Искать высокородного беглеца в ночной мгле никто на решился.
Утро на борту подводки было хмурым и безрадостным Гаврила скончался ближе к рассвету, а с восходом солнца хмурые гребцы из остатков дубовых досок вытесали и поставили над могилой товарища поморский крест. Долго стояли у свежего земляного холмика, потом один из оставшихся в живых Гаврил негромко сказал, словно не прощался земляком навсегда, а провожал его в далекий путь:
— Плыви, друг Гаврила, в светлый путь, в Гусиную бе- лую Землю… Праведно жил и правильно в землю лег. А л уж детей твоих да жену Хионью в беде не оставим. Буде средь нас, пока живы мы, вечным заполовинщиком…
Капитан-лейтенанты да мичман приблизились к кресту, достали из драгунских ольстр мортирицы и выпалили в свет-леюшие небеса. Пусть и не по чину, зато по совести.
И словно вторя мортирицам, со стороны, где были Малые Будищи, громом ударили пушки.
В белой рубахе сидел Суровикин на пригорке. Летний июньский ветер трепал его смоляные, завивающиеся колечками волосы. Отсюда, от излучины, где белели мазаные домики Ивовцов, был виден русский укрепленный лагерь и редуты, в которых засел с отчаянными войсками светлейший князь. Видны были и ряды наступающих шведов.
— Гришка! — кричал сердито от воды Мягков. — Спускайся назад, не дай Бог, государь нагрянет, а ты в исподнем!
— Да не волнуйся ты, Иван Николаевич, — кричал ответно казак. — Не до нас сейчас государю. Пока он явится, я не только одеться, искупаться успею да высохнуть!
Прижав подзорную трубу к правому глазу, казак со вниманием наблюдал за сражением.
Шведы шли на редуты конницей. Что им еще оставалось делать, если у них могли стрелять только четыре пушки, а на остальные не было припасов? В прошлогоднем бою у деревни Лесной вся артиллерия шведов и их обоз с боеприпасами попал в руки русских. Отчаяние и неистовый король толкали шведов на вражеские укрепления, откуда по ним стреляли их же собственные пушки, поддерживаемые русскими «медведями» и «единорогами». Злобными тещами визжали пищали.
— Хитро, господа! — восторженно кричал мичман. — Храбрый Боур в отступ пошел, не иначе заманивает шведа под пушки! Ломят наши, ломят, господа!
Петр меж тем отрядил Меншикова, а с ним Гейншина и Ренцеля с конницей и пятью батальонами пехоты супротив шведской кавалерии. С гиканьем кинулись к лесу казаки, тоненько, как всегда в трудную минуту, завизжали бесстрашные волжские татары, грянули «ура» пехотинцы, и неприятель был порубан и истоптан. Генерал-майор Шлиппенбах, доставивший армии столько неприятностей в Лифляндии, выкинул белый флаг, генерал-майор Розен отступил к полтавским апрошам, выкопанным накануне сражения.
Основные силы русских участия в битве пока не приняли, по решению государя они находились в укреплениях. Наконец пошло движение и здесь.
— Баю я, баталия идет к завершению! — возбужденно сказал Суровикин поднявшемуся на холм Мягкову. — Глянь сам, государь войска объезжает. Эва, вытянулись!
Быть шведу битым!
Мягков посмотрел в подзорную трубу, но, кроме пыли, пушечного дыма да мечущихся по полю всадников и людей, ничего не увидел.
— Выше! Выше бери! — нетерпеливо советовал Григорий. Капитан-лейтенант Мягков поднял трубу выше и увидел стройные шеренги солдат. Справа и слева от шеренг плясала конница, на левом фланге среди всадников нетрудно было узнать светлейшего князя. Александр Данилович взмахивал шпагою, словно грозился ею неприятелю, и по своему обыкновению что-то кричал, не иначе как по матушке к неприятелю обращался. Но тут рявкнули пушки и все заволокло дымом, зато среди разноцветных мундиров готовой к бою пехоты стало видно Петра, крутящегося впереди войска своего на коне.
— Ах ты, мать честная! — взахлеб причитал Суровикин. — Славная баталия у них сейчас выйдет! А мы здесь отсиживаемся! Справедливо ли?
И тут ответом на его причитания совсем неподалеку грянула разорвавшаяся пушечная граната. Суровикин смолк.
— Гришка! — Капитан-лейтенант Мягков кинулся к товарищу. — Ты что замолчал? Случилось что?
Суровикин откинулся на землю, виновато улыбаясь.
— Достала-таки, жаба! — негромко сказал он. Тут уж и Ивану Николаевичу видно стало, как быстро набухает кровью белая рубаха казака.
— Эк тебя угораздило, — склонился он над бледнеющим от боли Григорием. — Да ничего, ничего, сейчас я тебя осторожно вниз спущу…
Суровикин бессильно отстранился.
— Не трогай, Ваня, — ясным голосом сказал он. — Под самое ребро угораздило.
