передав власть Дольфусу, этот чиновник рекомендовал Леопольду поддержать канцлера вместо того, чтобы продолжать с ним бороться. Дольфус явно намеревался установить авторитарный режим по германскому образцу. Это исключало возможность выборов, разбивая тем самым надежду Леопольда на приход таким путем к власти. Но Леопольд отказался прислушаться к голосу разума. Если бы он стал сотрудничать с Дольфусом, то вся история австро-германских отношений могла бы пойти совершенно другим путем.
Он оказался слишком упрям для того, чтобы усмотреть решение проблемы в контакте с более умеренными элементами своей партии. Его собственное положение было совсем неустойчивым, и он искал популярности, поддержав ее самое радикальное крыло. Некоторые члены партии, такие, как Ин дер Маур, Тавс и Райнер, имели в свое время репутацию умеренных, но не могли позволить себе выступить против радикалов из опасения лишиться плодов обретения власти в случае конечного объединения Австрии и Германии. Поэтому они склонялись к поддержке любых методов, которые, как казалось, могли бы привести к скорейшим результатам. Именно по этой причине я часто предлагал канцлеру позволить членам «Национальной оппозиции» занять ответственные посты в его корпоративном государстве, чтобы поощрить ее более умеренные элементы.
В феврале 1937 года я смог доложить Гитлеру о значительном шаге на пути к новому политическому рождению оппозиции. Шушниг принял решение о создании из семи членов оппозиции так называемого «Комитета семи» – для организации их сторонников и гарантирования им представительства в администрации. Председателем был назначен умеренный национал-социалист доктор Юри. После беседы с Шушнигом он заявил от имени комитета: «Мы признаем независимость Австрии, обещаем осуществлять свою деятельность в соответствии с конституцией 1934 года и законом, касающимся Отечественного фронта, и обязуемся не создавать никакой политической партии вне структуры этой организации». Это было хотя бы какое-то начало, однако я предупреждал Гитлера, что австрийскому канцлеру предстоит еще преодолеть значительные трудности, которые возникнут в рядах его сторонников.
Глава 22
Осложнение ситуации
В течение некоторого времени в 1937 году казалось, что по всей Европе воцарился дух новой гармонии. Государственные деятели всех стран активно толковали о деле мира, а успех берлинской Олимпиады, казалось, указывал на то, что даже Третий рейх не склонен нарушать общую атмосферу неподобающими требованиями. 30 января, в годовщину своего прихода к власти, Гитлер объявил: «Период неожиданностей закончен, и первейшей целью становится укрепление мира». Дружественные международные связи получили мощный стимул от европейского участия в Парижской выставке, от Международного рабочего конгресса в Гамбурге и от коронации Георга VI в Лондоне. В последнем случае единственной диссонирующей нотой стал отказ Риббентропа согласиться с назначением главой германской делегации Нейрата. Он считал, что более подходящим представителем растущей мощи Германии станет фельдмаршал фон Бломберг. Риббентроп сделал совершенно ложные выводы из кризиса, связанного с отречением от престола Эдуарда VIII, которое – благодаря близким отношениям, которые у него якобы сложились с королем, – он посчитал за личное оскорбление. С все возрастающей настойчивостью он внушал Гитлеру свою уверенность в грядущем быстром упадке Британской империи и в том, что фюрер может навязывать Европе свою волю, не опасаясь вмешательства британского правительства. Гитлер уже тогда начинал с большим доверием относиться к докладам такого сорта, которые потворствовали его предвзятым намерениям, нежели к советам серьезных и компетентных специалистов. Это была его слабость, которая с годами становилась все более заметной.
В апреле Геринг нанес государственный визит в Рим. В своем ненасытном стремлении утвердиться на позиции «кронпринца» нацистского режима он собрал для себя посты премьер-министра Пруссии, министра авиации, государственного егермейстера, президента рейхстага и уполномоченного по четырехлетнему плану. Но всего этого ему было мало. Наиболее интересной сферой деятельности, которую обсуждали все кому не лень, но по-настоящему понимали очень немногие, была международная политика. Она предоставляла возможности для путешествий, развлечений и сбора зарубежных наград, и Геринг очень скоро глубоко запустил руку в эту шкатулку. Он уже посетил Варшаву, Белград и Будапешт, но пока еще не путался у меня под ногами в Австрии. Видимым поводом его визита в Рим стало обсуждение испанской гражданской войны, но его беседы с Муссолини, как сообщает в своей книге [149] переводчик Шмидт, скоро повернулись в сторону германо-итальянских отношений. Геринг заметил, что проблема аншлюса не может служить причиной конфликта между двумя странами. Тем не менее, вместо того чтобы констатировать стремление соблюдать условия июльского соглашения, он в первую очередь заявил: «Аншлюс необходим и будет проведен». Муссолини был, кажется, сильно удивлен такой откровенностью и попросил Шмидта повторить свой перевод еще и по-французски, хотя отлично понял уже немецкий оригинал. В ответ он только покачал головой. Между концентрацией его дивизий на перевале Бреннер и этим бессловесным жестом прошло два с половиной года. Гитлер, когда ему доложили об этом разговоре, без сомнения, сделал свои собственные выводы.
Утверждалось, и я думаю – справедливо, что санкции против Италии, на которых настаивала в Лиге Наций Великобритания, покончили бы с абиссинской авантюрой Муссолини. Более того, они бы послужили для Гитлера самым серьезным – не считая войны – предупреждением. Вмешательство Лаваля не только предотвратило введение санкций, но и было истолковано Гитлером как признак слабости, что спровоцировало для человека с его характером наихудшие последствия.
В мае доктор Шахт отправился в Париж для открытия на Всемирной выставке германского павильона. Там он произнес замечательную речь, в которой призывал к созданию схемы международной экономической безопасности как лучшей основы для обеспечения всеобщего мира. Мы с Шахтом состояли в дружеских отношениях, и я во время своих частых наездов из Вены в Берлин старался хотя бы раз позавтракать с ним в Рейхсбанке. Он был единственным трезво мыслящим человеком в правительстве и никогда не воздерживался от разговоров о своих сомнениях и проблемах. Перед его поездкой в Париж мы обсуждали общее направление его выступления, и я специально просил его завязать отношения с Леоном Блюмом и другими ведущими политическими фигурами Франции. Мы планировали возможность изобрести, совместно с французами, какие-то способы для контроля за ненасытными амбициями Гитлера. Мы верили, что если бы удалось найти согласованное решение колониальной проблемы и выработать способы доступа к сырью, то он мог бы в достаточной степени погрузиться в дела мировой экономики, чтобы изменить свою программу перевооружения.
Шахт часто говорил мне, что Гитлер разбирался в вопросах экономики на уровне ученика шестого класса. Когда Шахт пытался объяснить ему опасность инфляции, неотделимую от программы перевооружения, и упрашивал его держаться в предписанных финансовых рамках, Гитлер просто пожимал плечами. От Бломберга тоже не было никакой пользы, но когда мы беседовали с Фричем, Адамом, Клюге, Гинантом и другими ведущими генералами, то видели их серьезную озабоченность чересчур быстрым увеличением армии. Все они понимали, что вооруженные силы представляют собой единственный стабилизирующий фактор во внутреннем балансе сил в Германии. Большинство из них были моими старыми коллегами по военной службе и полностью соглашались со мной в том, что если Гитлер отважится пуститься в какие-либо неумеренные предприятия, то им следует оказывать на него сдерживающее влияние.
В то время когда по всем внешним признакам вероятность сохранения мира росла, намерения Гитлера, кажется, выкристаллизовывались в совершенно ином направлении. Спустя девять лет на Нюрнбергском процессе нам предстояло узнать о «Протоколе Хоссбаха», касавшемся секретного совещания Гитлера с Нейратом и главами трех родов войск, состоявшегося 5 ноября 1937 года. Тогда о войне впервые заговорили как о чем-то необходимом и неизбежном, и определились примерные сроки вооруженных вторжений в Австрию и Чехословакию. Я только что упомянул об одной из причин психологической
