свидетельствует, как за несколько следующих часов решилась судьба Австрии. Геринг приказал Зейс- Инкварту подать в отставку, чтобы таким образом вынудить Шушнига сделать то же самое, и потребовал от федерального президента Австрии поручить формирование нового кабинета тому же Зейс-Инкварту. Примерно в пять часов вечера поступили сведения, что эти требования выполняются. В промежутке большинству из нас совершенно нечем было занять себя. Мы понимали только, что речь идет о жизненно важных решениях, в принятии которых большинство из присутствующих в приемных и вестибюлях не играют никакой роли.
Когда распространилась новость об отставке Шушнига, я немедленно пошел к Гитлеру и умолял его оставить идею о посылке в Австрию войск. Конфликт находился в стадии разрешения, и никакой нужды идти на дополнительный риск не было. Гитлер согласился и, повернувшись к Кейтелю, сказал: «Немедленно передайте Браухичу, что приказ войскам о начале марша отменяется». До этого я провел несколько часов, беседуя с военными руководителями. Все они истово надеялись, что гитлеровская угроза вторжения – не более чем блеф и им не придется иметь дело с итальянским или чешским вмешательством, не говоря уже о возможных последствиях реакции французов. Теперь, когда в комнату вошел Браухич, чтобы принять приказ Кейтеля, он громко вздохнул и произнес: «Слава богу, хоть это нас миновало».
Тем не менее испытания на этом не закончились. Когда стало известно, что австрийский президент отказывается доверить Зейс-Инкварту формирование нового кабинета, последнего заставили сказать, что он пошлет телеграмму с просьбой о присылке германских войск для поддержания законности и порядка. После этого приказы о выступлении были возобновлены. В действительности Зейс-Инкварт ни в коем случае не хотел подчиняться требованиям Геринга. Положение в Вене никоим образом не оправдывало германского вмешательства. Теперь нам известно, что Зейс-Инкварт и не посылал подобной телеграммы, что она была сфабрикована и помещена в архив по приказу германского министра почт и телеграфа уже после событий. Я помню, что в тот момент в одну из приемных вышел Нейрат и сообщил нам, что Зейс- Инкварт собирается прислать телеграмму с просьбой о вооруженной интервенции. «Во имя неба, – сказал я, – проследите, чтобы это не была вторая Эмсская депеша[159]. Требование должно быть подлинное и ясно выраженное». Нейрат нервно согласился и поспешил к телефонной кабинке.
За все телефонные переговоры с Веной отвечал Геринг, и все мы, кто находился в приемных, могли для получения новостей о развитии событий полагаться только на слухи. Нам передавали, что ситуация в Вене будто бы полностью вышла из-под контроля. На улицах происходят стычки, и гражданская война кажется неизбежной.
Когда в тот вечер в половине девятого Гитлер вручил Браухичу письменный приказ начать военную операцию на рассвете следующего дня, мне показалось, что обрушился весь мир моих надежд. Вооруженное вмешательство могло привести только к войне и кровопролитию между братскими народами. Вероятно, это означало и европейский конфликт. В отчаянии я покидал рейхсканцелярию. Даже Бисмарку не удалось восстановить Священную Римскую империю германских наций. Обстоятельства заставили его ограничиться заключением тесного союза с Дунайской монархией. Важнейшее положение его политики заключалось в том, чтобы ни при каких обстоятельствах не подвергать опасности дружественные отношения между Берлином и Веной. Теперь, когда уже казалось, что мы находимся на грани установления между германской частью Дунайской монархии и рейхом отношений, подобных старой империи, Гитлер, по-видимому, разрушил эту возможность единственным актом преступной безответственности. Его решение виделось мне как измена всей германской истории.
Марш в Австрию на время уберег германский народ от жатвы горьких плодов дилетантской политики своего вождя. Вопреки моим опасениям, не было сделано ни единого выстрела, и германскую армию встречали ликованием и букетами цветов. Хотя методы Гитлера являются позором нашей истории, в тот момент их заслонил необычайный энтузиазм, с которым большинство австрийцев приветствовало акт объединения. Историки, которые все еще толкуют о насильственном захвате Австрии, хорошо сделают, если изучат газетные отчеты тех дней – не только те, что публиковались в Германии, но и написанные зарубежными корреспондентами из всех стран, которые или работали в Вене, или были привлечены туда кризисом. Даже те из них, кто был настроен наиболее критически в отношении такого развития политических событий, не могли скрыть энтузиазма, с которым народ встречал германские войска на их пути к Вене. Внутреннее значение тех исторических дней воспламенило огромное количество людей, которые никогда не принадлежали к нелегальной оппозиции. Узы родства и общность длившейся больше тысячи лет истории оказались сильнее политической целесообразности. Это вовсе не оправдывает методы Гитлера, но показывает, сколь плохо были осведомлены все те, кто начиная с 1918 года делал все возможное, чтобы воспрепятствовать объединению двух стран.
Референдум, проведенный 10 апреля, одобрил аншлюс подавляющим большинством голосов. Электоральные методы национал– социалистов могли, разумеется, увеличить процент голосовавших за объединение, но нет никакого сомнения в том, что общее чувство удовлетворения и энтузиазм в любом случае обеспечили бы прочное большинство.
Подобно всем вокруг, я был захвачен общим энтузиазмом и совершенно ошеломлен громадным историческим значением события, объединившего два германских народа. 13 марта я все еще находился в Берлине, когда получил от Гитлера телеграмму, предписывавшую мне отправляться на следующее утро в Вену. В тот же день германское радио объявило, что я награжден золотым партийным значком[160]. Об этом я впервые узнал только по прибытии в Вену. На аэродроме Темпельхоф я встретил статс-секретаря рейхсканцелярии Ламмерса, который летел со мной в одном самолете. Наш разговор коснулся будущего. Сообщения из других европейских столиц показывали, что опасность международного конфликта отсутствует. Теперь все зависело от ответственного, государственного подхода к решению германской проблемы и от примирения противоборствующих лагерей. Ламмерс, размышляя в том же ключе, предположил, что лучшим выходом из положения будет назначение меня
И друзья, и критики подвергали сомнению мотивы, заставившие меня возвратиться в Вену. Могу только сказать – хотя я, как и все, был опьянен только что произошедшими великими событиями, однако был готов вновь настаивать перед Гитлером на том, что теперь, когда объединение совершилось без кровопролития, будущее развитие в громадной степени зависит от его действий в отношении Австрии.
Мы приземлились на аэродроме Асперн неподалеку от Вены. На пути в город я был захвачен необыкновенной атмосферой празднества. Повсюду развевались нацистские флаги, тысячи которых были, без сомнения, доставлены из Германии. Но было бы бесполезно думать, что громадные волны народа, толпившегося на широких венских улицах, вышли сюда по приказу или что их радостное возбуждение было неискренним. Гитлер, которого я нашел на парадном помосте напротив Хофбурга[161], пребывал, можно сказать, в экстазе. Я представил ему иностранных дипломатических представителей, включая посланников Польши, Венгрии, Болгарии, Югославии и Италии. Затем мы расположились, чтобы наблюдать за парадом, в котором принимали участие и австрийские части, причем некоторые их них были облачены в колоритные гусарские мундиры.
В перерыве между частями парада мне удалось обменяться с Гитлером несколькими словами относительно грандиозности задачи, которую еще предстояло выполнить в Австрии. В первую очередь, сказал я ему, он должен наладить отношения с церковью. Австрия – католическая страна, и если религия подвергнется здесь таким же гонениям, как в Германии, то весь восторг по поводу аншлюса испарится за несколько недель. Радость, вызванную объединением с Германией, можно поддержать, только управляя Австрией в соответствии с ее представлениями, при полном уважении к ее традициям.
«Не бойтесь, – заверил он, – мне это известно лучше всех».
«В таком случае, – сказал я, – очень важно, чтобы вы как можно скорее определенно дали знать о своих намерениях. Почему бы вам сразу после парада не повидать кардинала Иннитцера, чтобы успокоить его на этот счет?»
