После получения известия о катастрофе пресса и общественное мнение Соединенных Штатов словно взорвались от ярости. Страну затопили протесты против «сатанинских и бесчеловечных» методов ведения войны, принятых на вооружение центральными державами. Случайно немецкая община Нью-Йорка назначила именно на этот вечер гала-представление оперы «Лоэнгрин», дававшееся в помещении Метрополитен-оперы в пользу германского Красного Креста. Граф Бернсторф согласился быть патроном мероприятия, но его организаторы, ввиду шумных протестов прессы против всего германского, были склонны отменить представление. Мы сообщили им, что согласны на это в знак уважения к жертвам катастрофы, но ни в коем случае не можем одобрить отмену спектакля по политическим мотивам. Представление состоялось в заранее назначенное время и сопровождалось с обеих сторон сценами почти истерического накала как внутри, так и снаружи театра. Посол в последний момент решил не появляться на спектакле и попросил меня и Бой-Эда выступить в роли его официальных представителей. В то время как сценическое действие вызывало громадный энтузиазм аудитории, я и Бой-Эд подверглись во время антракта публичному оскорблению группой британских и американских журналистов, а зрелище бесчинств, производимых демонстрантами на улице перед театром, не оставляло никаких сомнений относительно пропасти, возникшей между двумя странами. Я понял: если эта атмосфера ненависти сгустится до состояния, потребующего американского вмешательства, то это может обернуться для Германии катастофой.
Достаточно пацифистски настроенный Брайан был заменен на посту государственного секретаря Лансингом, под эгидой которого правительство Соединенных Штатов прибегло в это время к значительно более жесткой политике в отношении Германии. Ситуация казалась настолько серьезной, что вынудила Бой-Эда и меня отправиться в Вашингтон, чтобы убедить нашего посла возобновить свои нарушенные связи с Белым домом с тем, чтобы получить возможность обсудить все проблемы американо-германских отношений с президентом. Бернсторф был уже отчасти знаком с полковником Хаузом, но это не могло заменить прямого контакта. Я иногда присутствовал на встречах Бернсторфа с Хаузом; хотя полковник и поддерживал видимость полной объективности, не возникало сомнений, что Хауз симпатизирует союзникам. У меня было достаточно оснований предполагать, что он постоянно убеждает президента выступить в роли
Обмен нотами по делу «Лузитании» повлиял на характер отношений между Германией и Соединенными Штатами вплоть до 1917 года, что усугублялось еще и другими инцидентами подобного рода. Наши искренние попытки смягчить напряженность натыкались на скалы противоречий в вопросе о подводных лодках. Вдобавок Америка постепенно становилась, в финансовом и в материальном отношении, неистощимым арсеналом для наших врагов, вплоть до такого состояния, когда ее официально заявленный нейтралитет превратился не более чем в фикцию.
Схема взаимоотношений с «Бриджпорт проджектайл компани» работала великолепно, и все размещенные ею заказы исправно выполнялись. Ежемесячно из моего офиса Альберту, финансовому советнику, высылались счета для оплаты. Однажды вечером он, утомленный дневной работой, заснул на пути домой в поезде подземки. Его портфель, полный моих отчетов и накладных, был украден у него из-под руки и в конце концов оказался в распоряжении британской или американской разведки. Я обедал в Немецком клубе с двумя или тремя из своих друзей, когда внезапно явился ужасно встревоженный Альберт и сообщил мне о происшествии. Мы предприняли все возможное, чтобы вернуть портфель, но успеха не добились. Три дня спустя газета «Нью-Йорк уорлд» поместила на своей первой полосе факсимиле некоторых из моих отчетов и продолжала такие публикации в течение недели. Сенсация получилась огромная. После того как схлынула первая волна раздражения по поводу «закулисных методов» вмешательства в работу американской промышленности вооружений, некоторые из наиболее смелых комментаторов нашли мужество заметить, что вся комбинация является, в сущности, совершенно легальной и может быть даже названа весьма остроумной. Тем не менее эти объективно настроенные люди составляли только меньшинство. Почти все остальные, а в особенности те, кто имел финансовый интерес в поставках для союзников, – банки, предприятия и сами британские и французские агенты-закупщики – были озлоблены вмешательством в свой бизнес. Наши контракты начали оспаривать, аннулировать или заменять другими «приоритетными» заказами, и нашему проекту пришел конец.
Когда генерал Фалькенгайн[20] прислал мне приказ предотвратить любой ценой поступление на Западный фронт американской военной продукции в то время, когда Германия пытается разгромить на востоке русских, в его телеграмме говорилось: «Если вам удастся сделать это, то вы сможете претендовать на значительную долю заслуг в завоевании нашей окончательной победы». Но его надежды на окончание войны в 1915 году не оправдались. Мой план не был рассчитан на длительный период и был бы в этом случае бесполезен, тем не менее до самого конца года в Европу было отправлено лишь очень незначительное количество американской военной продукции. Я, по крайней мере, мог испытывать удовлетворение, зная, что, несмотря на происшествие с украденными документами, мой план сослужил свою службу в течение периода, на который он был изначально рассчитан. В то время распространились слухи, которые не утихали и в последующие годы, о том, что бумаги были украдены у меня в момент допущенной мною фантастической небрежности. Я уверен, что мой друг Альберт не будет на меня в обиде за то, что я точно изобразил здесь существо дела. Ошибочная версия этих событий вновь появилась в печати всего три года назад в финансируемой американцами газете «Neue Zeitung», которая выходит в Мюнхене. Хотя я получил от Альберта данные им под присягой показания с изложением истинной версии, «Neue Zeitung» отказалась их опубликовать.
Возможно, мне стоит высказать несколько запоздалую признательность мистеру Ходли за его работу. Он претворил в жизнь наш план с тщательностью и ответственностью, столь характерными для американских деловых людей. Я даже не знал, был ли он по своим политическим взглядам сторонником Германии. Я только запомнил, что после того, как кража документов сделала любые дальнейшие операции невозможными, Ходли однажды посетил меня с чеком на весьма значительную сумму. Он пояснил, что я, как основная фигура при составлении контрактов, имею законное право на комиссионное вознаграждение в размере полутора процентов от общей суммы сделок. Я был предельно изумлен и сказал ему, что для меня совершенно невозможно принять вознаграждение за заказы, сделанные мной от имени германского правительства. Теперь пришел черед удивляться мистеру Ходли. Он не мог понять моего отношения к этому делу и попытался уговорить меня принять чек. В конце концов я испросил у посла разрешения принять эти деньги для германского Красного Креста, на чей счет они и были своевременно переведены. Мистер Ходли был, кажется, несколько смущен таким неделовым отношением к своему предложению и презентовал мне взамен красивый портсигар, который я с благодарностью хранил как напоминание об оказанной им помощи. Его забрали у меня в 1945 году американские солдаты в качестве сувенира – заодно с остальной обстановкой моего дома.
Возможность использования незаконных методов для предотвращения отправки союзникам грузов оружия явно рассматривалась более благосклонно в Берлине, нежели Бернсторфом и мной. Достаточно много людей как в Германии, так и в Америке считали, кажется, вполне для себя оправданным саботировать то, что они расценивали как нарушение нейтралитета, именно – поставки военной продукции только одной из воюющих сторон. Я получал по дюжине писем в день, многие из них – от
