даже простое обсуждение возможности того, что он под влиянием подобных махинаций мог сойти с пути принятия ответственных решений.
Зачем было нужно наш курс – направленный на обновление ставшей неработоспособной демократической системы и на предотвращение назначения Гитлера рейхсканцлером – называть «запутанной историей политических интриг»? Ничем подобным наши действия не являлись, несмотря на то что Гитлер все же занял пост канцлера, поскольку только таким путем можно было уклониться от нарушения статей конституции и избежать начала гражданской войны.
Заявление мистера Буллока о «кризисе, охватившем германское общество с конца 1929 года», совершенно искажает исторический фон, на котором происходила эволюция нацизма. В действительности кризис не прекращался с 1918 года. Он явился следствием социальных потрясений, ликвидации средних классов и обнищания наших рабочих. Все перечисленное, в свою очередь, было естественным результатом продиктованных Францией и Великобританией условий мира, означавших экономическое падение побежденных.
Из его рассуждений по поводу канцлерства Шлейхера мы узнаем, что его назначение удовлетворяло меня по двум причинам. Во-первых, мистер Буллок утверждает, что я посчитал удобным для себя лишить Шлейхера возможности отстаивать свои идеи из– за кулис, поскольку с этого момента он был вынужден действовать в ярком свете прожекторов общественного мнения. Это утверждение соответствует действительности.
Второе предположение мистера Буллока – об удовлетворении, испытанном мной оттого, что Шлейхер был вынужден принять на себя личную ответственность за события в тот самый момент, когда его репутация в глазах Гинденбурга упала до предела, – неверно и даже неприлично. В начале декабря 1932 года Гинденбург выразил отчаянную надежду на то, что Шлейхер сможет освободить его от печальной необходимости выбирать между гражданской войной и парламентским правительством с участием Гитлера. Это утверждение оскорбляет меня лично, поскольку ставит под сомнение мой патриотизм, допуская, что я надеялся на неудачу Шлейхера. Я всегда ставил интересы нации выше любого конфликта политических убеждений.
Представляя картину вызывающих множество разногласий событий января 1933 года, автор предвзято толкует документы Нюрнбергского процесса, стараясь доказать, что знаменитый завтрак в доме Шредера вымостил дорогу для захвата Гитлером власти – именно так всегда изображали это событие левые. Он опирается в данном случае на письменные показания, данные господином фон Шредером 12 декабря 1945 года. Эти показания (так же как и показания, написанные доктором Мейснером перед процессом) составлены Шредером в явной надежде самому избежать обвинения путем компрометации других людей. В них содержатся ложные утверждения. На основании представления моего защитника суд отвел этот документ и потребовал появления господина фон Шредера для дачи личных показаний. Но обвинение не отважилось представить этого джентльмена, поскольку его представители сами были убеждены в неточности его свидетельств. Если бы у прокуроров возникли сомнения в правдивости моих показаний относительно завтрака у Шредера (см. главу 13), то они непременно вызвали бы этого свидетеля. Изучению доступны как переписка Кепплера со Шредером относительно предварительных условий встречи, так и показания, данные на моем процессе по делам о денацификации. Принимая во внимание эти очевидные факты, крайне удивительно читать в книге мистера Буллока следующее: «Тем не менее нет оснований считать, что рассказ Шредера не соответствует действительности».
Еще удивительней, однако, выглядит утверждение Буллока, будто бы я сообщил Гитлеру о том, что Гинденбург не захочет дать Шлейхеру полномочий на роспуск рейхстага. Кто из нас мог 4 января знать, как будут дальше развиваться события? Ведь Гинденбург отказался издать указ о роспуске рейхстага только 24 января, в тот день, когда Шлейхер первый раз попросил его об этом. Воистину, обладая даром ясновидения, я поступал бы совершенно иначе. Но мистер Буллок явно отказывает мне в этой способности.
В главе, трактующей об аншлюсе Австрии, Буллок вновь неоднократно опирается на необъективные источники информации и не обращает внимания на свидетельства, содержащиеся в материалах Нюрнбергского процесса. Он утверждает, что, прежде чем я «в большой спешке» отправился в Вену, «радуясь возможности унести ноги и спасти свою жизнь», кабинет «принял закон, по которому отныне пост президента объединяется с постом канцлера… Среди подписавшихся под документом были фон Папен, фон Нейрат… Представители консерваторов признали свое поражение».
Конечно же я был счастлив спастись от убийц Гиммлера, но отнюдь не испытывал никакой радости, когда «в большой спешке» отправлялся в Вену для выполнения крайне неприятного для меня задания. Еще меньше соответствует действительности утверждение о том, что я подписался под законом от 1 августа 1934 года. Это была прямая и откровенная фальшивка. Нюрнбергский трибунал, основываясь на том, что я не присутствовал ни на одном заседании правительства после 17 июня, также пришел к выводу, что моя подпись под этим законом должна быть поддельной. Очевидно, в тот раз я не предал принципов консерватизма.
Буллок описывает свидание Гитлера и Шушнига 12 февраля 1938 года на основании собственного рассказа Шушнига, приведенного в его «Австрийском реквиеме», однако полностью игнорирует как мои показания перед Нюрнбергским трибуналом, имеющие непосредственное отношение к делу, так и выводы, сделанные на процессе австрийского министра иностранных дел Гвидо Шмидта. О книге Шушнига, в которой, что вполне понятно, вся вина за последствия переговоров в Берхтесгадене возлагается на меня, автор пишет: «…она дает весьма точную картину всего, что было сказано 12 февраля на вилле «Бергхоф». Мне же кажется, что историк, не способный применить принцип
В завершение я хочу еще прокомментировать эпилог работы Буллока, которая во многих отношениях является прекрасным исследованием. Тем не менее среди многих точных и справедливых выводов присутствует и некоторое число обобщений, с которыми я никак не могу согласиться.
Одно из них – это утверждение о том, что корни нацизма следует искать в традиционном характере германского народа. Мистер Буллок пишет: «Карьера Гитлера может быть описана как
Позвольте спросить: разве в эпоху обожествления националистических государств, когда произошло становление Франции и создание Британской империи, мы являемся единственным народом, который отдал дань подобным концепциям? Мне никогда не приходилось слышать, что Британская империя строилась исключительно на основе таких человеческих качеств, как миролюбие, отрицание авторитаризма и неуважение к успеху.
Мы – не единственный народ, который за последние тридцать лет казался не ведающим, что творит, и «не желал называть зло его истинным именем». Британцам и французам времен Мюнхена, итальянцам, полякам и даже русским продолжают внушать, что они, как и все, пытались использовать Гитлера в собственных корыстных целях. Подобная истина едва ли идет на пользу историческому исследованию, призванному вынести суждение о прошлом и наметить верную дорогу в будущее.
Для будущего Европы имеет решающее значение определение истоков основной ошибки прошедшего периода, той ошибки, ответственности за которую не может избежать ни одна из европейских держав, ошибки, заключающейся в отказе от применения принципов западного христианства в борьбе политических сил, в особенности применительно к побежденной стороне.
Приложение II
Возобновление нацистской пропаганды в Швейцарии
Миф о Сиднее Варбурге
В 1933 году голландское издательство «Холкема и Варендорф» опубликовало небольшую книгу под названием «De Geldbronnen van het Nationaal Socialisme – Drie Gesprekken met Hitler» («Источники финансирования национал-социализма – Три беседы с Гитлером»). Книга была предположительно написана неким Сиднеем Варбургом, обозначенным как «партнер влиятельного американского банкирского дома «Варбург & Со». Подразумевалось, что она представляет собой признание Сиднея Варбурга, обстоятельно рассказывавшего, как он, действуя от имени группы американских банкиров, добыл для Гитлера и нацистской партии около
