Похожие соображения справедливы применительно ко всем остальным частям страны. Не существует возможности создания резервов для действий в наиболее угрожаемых районах. Поэтому я проинформировал министра обороны о том, что, хотя административные меры по выполнению декрета о введении чрезвычайного положения могут быть пущены в ход незамедлительно, подробное исследование показало, что одновременная охрана границ и защита общественного порядка от действий коммунистов и нацистов находятся за пределами возможностей федерального и земельных правительств. В связи с этим правительству рейха было рекомендовано воздерживаться от введения чрезвычайного положения».
Следует отметить, что этот доклад отчетливо свидетельствует о тех ограничениях на действия внутри страны, которые накладывались на нас Версальским договором. Но стоявшая тогда перед нами задача требовала практического решения. После того как Отт вышел, стало ясно, что большинство членов кабинета согласно с его оценками. Я закрыл заседание и объявил присутствующим, что, ввиду возникновения новых обстоятельств, я должен немедленно доложить обо всем президенту, главным образом потому, что Шлейхер не счел необходимым сообщить ему вчера о своих соображениях.
Я сразу отправился на прием к президенту, дал ему полный отчет обо всем происшедшем и спросил, остается ли в силе полученная мной вчера директива. Хотя у меня и не возникало сомнений относительно возникновения беспорядков на местах, я не был убежден в неизбежности всеобщей забастовки, хотя коммунисты наверняка постараются ее организовать. Попытка, предпринятая на этот счет в июле, особого успеха не имела. Если удастся убедить народные массы в том, что единственными целями моего правительства являются увеличение занятости населения и восстановление работы демократических институтов, даже если для достижения этих целей и потребуется принять строгие меры против коммунистов и нацистов, то я не видел причин опасаться гражданской войны.
Я признавал, что мои рассуждения лежат в области предположений. В крайнем случае, ответственность за армию нес Шлейхер, в конечном же счете – сам президент. Я был согласен с мнением Шлейхера о том, что, привлекая армию, мы идем на большой риск, но в тот момент были возможны всего два выхода из положения. Если мне придется исполнять полученную вчера директиву, то Шлейхера следовало заменить на посту министра обороны каким– нибудь другим офицером, который считал бы для себя обязательным проведение правительственной политики. Другой вариант состоял в том, чтобы пойти на предложение Шлейхера и назначить его канцлером.
Старый фельдмаршал выслушал меня молча. Когда он заговорил, в его голосе не слышалось больше тех уверенных интонаций, которые присутствовали всего за двадцать четыре часа до этого. «Дорогой мой Папен, – сказал он, – ты бы плохо обо мне подумал, если бы я изменил свое решение. Но я слишком стар и очень много повидал в жизни, чтобы принять на себя ответственность за возникновение гражданской войны. Единственная оставшаяся у нас надежда – в том, чтобы дать возможность попытать счастья Шлейхеру». Когда я пожал ему руку и повернулся, чтобы уходить, по его щекам катились две крупных слезы. О степени взаимного доверия и уверенности друг в друге, которые существовавали между нами, можно, вероятно, судить по надписи, которую он сделал на своей фотографии, присланной мне несколько часов спустя в виде прощального подарка: «Ich hatt' einen Kameraden!»
На следующий день я получил он него написанное им собственноручно письмо:
«Я принял Ваше прошение об освобождении вас от постов рейхсканцлера и рейхскомиссара Пруссии. Я сделал это с тяжелым сердцем и только в ответ на те доводы, которые Вы сочли возможным мне представить. Мое доверие к Вам и уважение, испытываемое мною к Вам и всему Вами сделанному, остается непоколебимым. За короткое время Вашего пребывания в должности я полностью оценил бескорыстие Вашей работы, Вашу любовь к нашей стране и Ваш прекрасный характер. Я никогда не забуду нашу совместную работу и хочу выразить Вам от своего имени и от имени всей страны свою признательность за все совершенное Вами в продолжение нескольких последних трудных месяцев.
Прошу Вас принять мои наилучшие пожелание на будущее. С дружеским приветом,
фон Гинденбург».
Едва ли стоит добавлять, что моя окончательная отставка была с восторгом встречена нацистами, партией центра и партиями левого толка. Только либеральная и консервативная пресса нашли слова одобрения моей администрации. На прощальном заседании кабинета я поблагодарил министров за их сотрудничество и просил всех, кто останется на своих постах, продолжать работать на благо страны вместе с моим другом и преемником. Шлейхер, со своей стороны, предложил мне занять пост посла в Париже. Это предложение было для меня в высшей степени заманчиво, поскольку предоставляло прекрасную возможность для укрепления франко-германских отношений. Я обсудил эту идею с президентом, но он попросил меня временно не соглашаться на это назначение. Он с радостью увидел бы меня в Париже, но ближайшее будущее сулило столько трудностей, что он предпочитает иметь меня в пределах досягаемости, с тем чтобы время от времени иметь возможность советоваться со мной. Я не мог заставить себя отклонить его просьбу и остался в Берлине.
Глава 13
От Шлейхера к Гитлеру
Первая политическая декларация Шлейхера содержала мало вызывающих противоречия положений. Он, без сомнения, намеревался заделать брешь между правительством и политическими партиями. В декларации больше не содержалось упоминаний о реформах и делался акцент на восстановление экономики. Если его политике суждено было привести к успеху, то выбранная им линия поведения являлась единственно правильной. Он несколько раз одобрительно отозвался обо мне и дал понять, что мы расстались, сохранив наилучшие отношения. Общественность даже намеком не была осведомлена о драматических событиях последних сорока восьми часов.
Большинство моих близких друзей весьма критически отнеслись к тому, что я оставил свой пост в такой решающий момент. Вероятно, они были правы. Это истинная правда, что я не испытывал личной неприязни к Шлейхеру. Он был, без сомнения, оправдан уже тем, что принял на себя всю полноту ответственности за развитие политических событий, которыми он так долго управлял из-за кулис. Наши расхождения с ним лежали в политической области, и я не хочу сводить их к мотивам личного характера. Через две недели я стал почетным гостем на обеде, дававшемся берлинским «Геррен-клубом», на котором я выступил тогда с обзором шести месяцев работы моего правительства, особо остановившись на необходимости проведения реформ в том виде, как это представлялось мне. В том выступлении, как и сейчас на этих страницах, я отнес начало ухудшения политической ситуации к моменту, когда Брюнингу в преддверии президентских выборов не удалось добиться присоединения к своей коалиции нацистов, пока такая вероятность все еще существовала.
Там присутствовало более трехсот человек, и мы продолжали обсуждать политическую ситуацию еще в течение долгого времени после окончания обеда. В числе гостей оказался банкир из Кельна по фамилии Шредер. Мы провели вместе несколько минут, разговаривая на столь общие темы, что только дальнейшее развитие событий позволило мне вспомнить этот эпизод. Насколько я мог понять, он придерживался того мнения, что правительство по– прежнему обязано достичь какого-то компромисса с Гитлером. Быть может, он считал, что все еще сохраняется возможность добиться поддержки нацистским движением мероприятий, необходимых для восстановления экономики страны. Когда он высказал предположение, что существует шанс на установление моего личного контакта с Гитлером, я согласился им воспользоваться.
Кажется, что в моем согласии не было ничего экстраординарного, поскольку Шлейхер и я до этого месяцами искали возможность установить рабочие отношения с нацистами. Так, с моей точки зрения, обстояло дело. Если бы я отнесся к этому случаю сколько-нибудь серьезно, то непременно рассказал бы о нем Шлейхеру еще до своего отъезда из Берлина. Но вышло так, что я уехал домой в Саар перед самым Рождеством, так и не вспомнив о том разговоре, и получил напоминание о нем только 28 декабря, когда Шредер позвонил мне и поинтересовался, буду ли я свободен в ближайшие несколько дней, чтобы встретиться с Гитлером. Я сказал ему, что 4 января выеду в Берлин через Дюссельдорф, и, если он того
