произойти присоединение Советского Союза к пакту Трех держав.
По возвращении Молотова в Москву советское правительство в меморандуме от 25 ноября вновь поставило все эти вопросы, но ответа на них так никогда и не получило. Однако Гитлер истолковал меморандум таким образом, что советское правительство решило осуществить свои собственные желания и оказать сопротивление германским притязаниям. Сделанный им вывод нашел выражение 18 декабря 1940 г. в директиве [№ 21] под названием «Операция Барбаросса», которая начиналась словами: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе скоротечной кампании еще до того, как будет закончена война с Англией».
Несмотря на возникшую после поездки Молотова в Берлин напряженность в германо-советских отношениях, возобновленные в октябре экономические переговоры продолжались в течение последующих трех месяцев. Они завершились 10 января 1941 г. подписанием договора, по которому советское правительство на основе взаимности брало на себя обязательство не только продолжать поставки пшеницы, сырой нефти, хлопка и т. п., но и соглашалось на значительное увеличение объема этих поставок. Одновременно был разрешен и конфликт по поводу территориальной полосы в Литве, однако у германской стороны сохранилось недовольство нарушением договора Советским Союзом.
К тому же в первой половине января 1941 г. отношения продолжали обостряться, ибо Германия перебросила в Румынию усиленные контингента войск, ссылаясь на необходимость принять меры предосторожности против операций, за планированных Англией в Греции. Советское правительство проявило крайнюю обеспокоенность этой акцией. 17 января 1941 г. Молотов указал германскому послу на то, что советское правительство дважды охарактеризовало Болгарию и морские проливы как зоны безопасности СССР. Поэтому появление германских войск в этих областях Советский Союз должен рассматривать как угрозу своей безопасности. Одновременно Молотов выразил недовольство своего правительства тем, что имперское правительство все еще не высказало собственной позиции по вопросам, поставленным Молотовым в Берлине. Напряженность явно нарастала в связи с присоединением Болгарии 1 марта 1941 г. к пакту Трех держав и фактическим вступлением германских войск в эту страну. Молотов занял очень резкую позицию в отношении этих акций и настойчиво напоминал, что советское правительство всегда называло Болгарию советской зоной безопасности.
Но в то же время общее поведение советского правительства, особенно в экономических вопросах, не оставляло никакого сомнения в том, что оно прилагает усилия с целью избежать любого дальнейшего ухудшения отношений. Если в январе и феврале Народный комиссариат внешней торговли допускал явное отставание в советских поставках в Германию, то март принес ошеломляющую перемену. Хотя Германия к тому времени еще сильнее, чем прежде, отставала в своих поставках Советскому Союзу, и никаких признаков изменения положения к лучшему в обозримое время не имелось, объем советских поставок вдруг заметно возрос. Советское правительство совершенно очевидно избегало всего, что могло бы вызвать раздражение у Германии.
Тем не менее советское правительство сознательно пошло на риск дальнейшего обострения отношений с Германией, когда оно в ночь с 5 на 6 апреля заключило договор о дружбе и ненападении с новым югославским правительством (прежнее было свергнуто за его присоединение к пакту Трех держав). Какую цель при этом преследовал Сталин, было ясно. Он хотел расширения войны на Балканах и тем самым устранения непосредственной германской угрозы для Советского Союза. Достигнутую таким образом отсрочку он хотел использовать для того, чтобы тем временем всеми силами форсировать вооружение Советского Союза.
Однако в течение нескольких дней после начала военных действий на Балканах стало ясно, что Сталин еще раз ошибся и, взвешивая выгоды, которые должна была принести ему германская кампания в этом районе, исходил из ложных посылок. Он был убежден, что Балканский поход продлится долго и что германским вооруженным силам предстоит тяжелое испытание. Когда же развитие пошло по иному пути, он ни на миг не поколебался сделать отсюда выводы. С тех пор он не упускал никаких средств, чтобы сохранить у Гитлера хорошее к себе отношение, давая ему одно за другим все новые доказательства своей доброй воли. Так, 13 апреля, то есть через неделю после начала войны на Балканах, он по явился на московском вокзале якобы для того, чтобы проводить отъезжавшего в Токио японского министра иностранных дел Мацуоку, а в действительности чтобы на глазах у всего дипломатического корпуса положить руку на плечо германскому послу и попросить его позаботиться о том, чтобы Германия и Советский Союз и дальше оставались друзьями. Затем он повернулся к заместителю германского военного атташе полковнику Кребсу и заверил и его тоже в том, что Советский Союз является и хочет оставаться и впредь другом Германии.
За этой демонстрацией в ближайшие недели последовали и другие признаки, подтверждавшие, какое огромное значение придавал Сталин тому, чтобы не допустить никакого конфликта с Германией. Дабы умиротворить Гитлера, Сталин зашел столь далеко, что порвал дипломатические отношения с Норвегией, Бельгией, Югославией и Грецией под тем предлогом, будто эти страны ввиду их оккупации Германией потеряли свой суверенитет.
Но на Гитлера эта сталинская политика умиротворения впечатления не произвела. Наоборот, продолжающиеся усилия Сталина избежать конфликта он рассматривал как доказательство его слабости и страха перед военным столкновением с Германией. Все это укрепило его в убеждении, что ему никогда не предоставится более благоприятного случая разгромить Советский Союз, уничтожить советский режим и путем захвата русской и украинской части страны дать немецкому народу добавочное «жизненное пространство».
Хотя в то время слухи о предстоящем германском военном нападении на Советский Союз достигли своего апогея, мы в Москве не располагали никакими конкретными материалами относительно подлинных намерений Гитлера.[15]
Мы были склонны предполагать, что Гитлер концентрацией войск на советской границе хочет оказать на советское правительство нажим с целью вымогательства у него экономических и, возможно, территориальных уступок.
В середине апреля посол отправился в Германию, чтобы получить ясность о планах Гитлера и попытаться в приемлемой форме наглядно показать ему опасность похода против Советского Союза. С этой целью он взял с собой подготовленную посольством памятную записку и сразу же по приезде в Германию направил ее для передачи Гитлеру.
Личная встреча Гитлера с графом Шуленбургом состоялась 28 апреля. [16] Посол увидел, что его памятная записка лежит у Гитлера на столе, но ни по одному слову Гитлера не смог судить, прочел тот ее или нет.
Однако, прощаясь, Гитлер вдруг без всякой связи с предыдущей беседой бросил: «И еще одно, Шуленбург: вести войну против России я не собираюсь!»
Когда 30 апреля посол вернулся в Москву, он отвел меня на аэродроме в сторону и прошептал: «Жребий брошен, война — дело решенное!» Только по дороге в посольство он сообщил мне о последней реплике Гитлера. На мой удивленный вопрос, как же это согласуется с его первыми словами, Шуленбург ответил: «Гитлер намеренно обманывал меня».
А тем временем Сталин продолжал свою политику умиротворения. Но Гитлер на нее ни в малейшей степени не реагировал. Даже тот факт, что 6 мая 1941 г. Сталин самолично занял пост Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и, таким образом, встал во главе правительства и юридически, не привлек к себе внимания Гитлера, хотя тем самым Сталин хотел явно продемонстрировать, что полон решимости использовать весь свой личный авторитет, чтобы избежать столкновения между Германией и Советским Союзом. Не придал Гитлер никакого значения и донесениям посольства, хотя (или, возможно, именно поэтому) мы неустанно указывали на добросовестное соблюдение Советским Союзом экономического соглашения и подчеркивали, что он прилагает все усилия для избежания любого конфликта с Германией.
В мае в Москву после многонедельного отсутствия вернулся полковник Кребс. Когда он зашел в мой кабинет, я задал ему вопрос насчет курсирующих слухов о войне. Если в этом есть хоть доля истины, его долг, сказал я, разъяснить Гитлеру, что война против Советского Союза может означать конец Германии. Я напомнил Кребсу, что за свою долгую историю Россия часто бывала бита, но никогда — разбита. Я упомянул о силе Красной Армии, о способности русского народа переносить страдания и лишения, о масштабах этой
