чем на 1500 метров. Находясь ниже поверхности земли, я был в защищенном от бомб, обогреваемом жилище. Время от времени я должен был ходить во фронтовые окопы. Это сопровождалось большим физическим напряжением, поскольку нужно было тащиться вверх и вниз, крест-накрест, через нескончаемое количество окопов и воронок, пока не доберешься до передовых окопов. После короткого визита к сражающимся мое положение показалось мне совершенно глупым.
В это время начинались земляные работы. Нам еще не было ясно, что значит копать подходы и т. д. Разумеется, из уроков в военной академии мы знали названия различных траншей и дыр. Однако всегда предполагалось, что земляные работы – дело военных инженеров. Другие войска не должны были в этом участвовать. Тем не менее здесь каждый с энтузиазмом усердно орудовал своими лопаткой и пикой, чтобы окопаться как можно глубже.
Это казалось забавным, поскольку в некоторых местах французы были всего в 5 метрах от нас. Можно было слышать их голоса и видеть, как они курят сигареты. Мы даже разговаривали с ними и пытались раздражать их любым способом, особенно ручными гранатами.
На 500 метров спереди и сзади окопов густой лес был срезан огромным количеством снарядов и пуль. Казалось невероятным, что на фронте вообще можно жить. И все же в передовых окопах люди находились не в таком плохом положении, как в тылу.
После визита в передовые окопы в самые ранние утренние часы начинались скучные обязанности. Я должен был дежурить у телефона. В дни, свободные от службы, я занимался своим любимым делом – стрельбой. Лес предоставлял мне для этого уйму возможностей. Выезжая на лошади, я заметил, что здесь много диких свиней, и стал раздумывать, как бы пострелять по ним. Прекрасные ночи с полной луной и снегом словно пришли мне на помощь. Со своими коллегами я соорудил укрытие на дереве, как раз возле того места, где были свиньи, и стал ждать. Я провел немало ночей на дереве, прежде чем однажды утром обнаружил, что почти превратился в сосульку. Однако я был вознагражден. Одна свинья каждую ночь переплывала озеро и шла в поле, всегда в одно и то же место, а потом возвращалась назад. Я очень хотел получше изучить животных, поэтому занял место на другом берегу озера. Как обычно, тетушка свинья появилась в полночь, очевидно, чтобы поужинать. Я застрелил ее, когда она плыла, и ухитрился в последний момент схватить за ноги.
Как-то я ехал вместе со своим ординарцем верхом по узкой дорожке. Внезапно я увидел, как несколько диких свиней пересекают ее. Немедленно спрыгнув с лошади, я схватил карабин ординарца и пробежал несколько сотен метров вперед. Замыкал процессию могучий кабан. Я никогда не видел такого гигантского животного и был ошарашен его размером. Теперь его чучело украшает мою комнату и напоминает о нашей схватке.
Так провел я несколько месяцев, пока в один прекрасный день не начались другие заботы. Мы намеревались предпринять небольшую атаку. Я был воодушевлен, поскольку наконец-то мог сделать что-то героическое. Но тут вновь пришло разочарование! Мне предложили другую работу, которая меня вовсе не устраивала. Я послал письмо генералу, а злые языки сообщили, будто я сказал ему: «Ваше превосходительство! Я пошел на войну, чтобы воевать, а не для другой цели». Сначала люди наверху хотели рявкнуть на меня, но потом выполнили мое желание. В итоге я присоединился к авиаслужбе. Сбылось мое величайшее желание в конце мая 1915 года.
II
ВПЕРВЫЕ В НЕБЕ
В семь часов утра я должен был впервые полететь как наблюдатель! Естественно, я очень волновался. Каждый, кого я расспрашивал о его впечатлении от полета, рассказывал мне разные сказки. Накануне вечером я отправился спать раньше обычного, чтобы быть абсолютно свежим на следующее утро.
Мы приехали на аэродром, и я впервые оказался в самолете. Ветер от пропеллера был чертовски неприятным. Я обнаружил, что в воздухе почти невозможно общаться с пилотом – все слова уносило ветром. Если же я брал бумагу, она тут же исчезала. Мой шлем сполз, кашне упало, куртка наполовину расстегнулась, – короче, я чувствовал себя очень некомфортно.
Прежде чем я опомнился, машина покатилась. Мы мчались все быстрее и быстрее. Я вцепился в стенки кабины. Вдруг тряска прекратилась – машина была уже в воздухе, земля осталась внизу.
Мне сказали, куда мы должны лететь, и я руководил пилотом. Сначала мы летели прямо, потом повернули направо, потом налево, и я потерял ориентацию относительно нашего собственного аэродрома. Не имея ни малейшего понятия, где мы, я начал осторожно смотреть на землю. Люди выглядели удивительно маленькими, домики казались игрушечными. Все было потрясающе прекрасно! На горизонте был виден Кельн. Кафедральный собор смотрелся как маленькая игрушка. Замечательно было находиться так высоко, быть хозяином воздуха, и я чрезвычайно расстроился, когда пилот решил, что пора возвращаться.
Оказавшись снова на земле, я больше всего хотел бы немедленно отправиться в следующий полет. У меня никогда не было таких проблем, как головокружение. В самолете я ощущал себя в полной безопасности. В аэроплане сидишь, как в кресле, поэтому головокружение невозможно. Когда же мчишься на полной скорости, особенно летишь вниз, если самолет внезапно ныряет при остановке мотора и привычный шум сменяется ужасной тишиной, страшно нервничаешь, отчаянно хватаешься за борта кабины и думаешь: «Сейчас ты свалишься на землю!» Однако все происходит так естественно, и приземление на твердую землю настолько мягко, что просто невозможно испытывать страх. Преисполненный энтузиазма, я готов был сидеть в самолете хоть целый день. Я считал часы до следующего старта.
В КАЧЕСТВЕ ОБОЗРЕВАТЕЛЯ С МАККЕНЗЕНОМ
10 июня 1915 года я прибыл в Гроссенхайм. Оттуда меня должны были послать на фронт. Разумеется, мне хотелось, чтобы это произошло как можно быстрее. Я боялся, что война может закончиться. Нужно было потратить три месяца на то, чтобы стать пилотом. Пока они истекут, уже может быть заключен мир. Поэтому мне и не приходило в голову стать пилотом. Я считал, что благодаря моей подготовке кавалериста буду хорош как наблюдатель. Как же я был счастлив, когда после двухнедельного опыта полетов был послан в то место, где шла война, – в Россию!
Маккензен со славой продвигался вперед[14]. Он атаковал русские позиции в Горлице и присоединился к своей армии, когда она брала Раву-Русскую Я провел день на авиационной базе, затем был послан в прославленную 69-ю эскадрилью. Будучи новичком в авиации, я чувствовал себя неуверенно. Моим пилотом был обер-лейтенант Зумер – большая шишка. Сейчас он инвалид. Из остальных в живых остался только я.
Для меня наступило самое прекрасное время. Жизнь в авиации похожа на жизнь в кавалерии. Каждый день, утром и после обеда, я летал на разведку и привозил массу ценной на тот момент информации.
С ХОЛКОМ В РОССИИ
(Лето, 1915 год)
Весь летний период 1915 года я в качестве простого наблюдателя провел с авиацией, участвовавшей в продвижении Маккензена от Горлицы до Брест-Литовска.
Мне было интересно участвовать в дальних разведывательных полетах, которые мы совершали почти каждый день.
Для наблюдателя весьма немаловажен характер пилота. Однажды мы получили известие о том, что к нам присоединяется граф Холк. Почему-то я тут же подумал: «Это человек, который мне нужен».
Холк приехал не на «мерседесе» со скоростью 60 километров в час и не появился из спального вагона первого класса. Он пришел пешком. После длительного путешествия по железной дороге, оказавшись в окрестностях Ярослава, он выбрался из поезда, поскольку вынужденная остановка затянулась. Холк велел ординарцу ехать дальше с багажом, а сам отправился пешком. Он шел и шел, а поезд все не обгонял его. После 30 километров ходьбы он, наконец, добрался до Равы-Русской. Его ординарец с багажом появился лишь спустя двадцать четыре часа. Тридцатикилометровая прогулка оказалась нетрудной для спортивного Холка. Он был хорошо тренирован и не почувствовал особой усталости от длительной ходьбы.
Граф Холк и к авиации относился как к спорту, испытывая большое удовольствие. Он имел редкий талант пилотирования и практически всегда превосходил своего врага в небе.
Не знаю точно, насколько глубоко мы вылетали на разведку в Россию. Несмотря на то что Холк был очень молод, с ним я никогда не чувствовал себя в опасности. Наоборот, в критические моменты он всегда
