Брунько смотрит на него мутно, пытаясь сообразить, чего от него хотят. Тот снова:
– Ну пожалуйста, Александр Виленович, я вас уважаю как поэта, как человека… – и так далее. Всего раза четыре.
Брунько наконец понимает, что от него требуется, с трудом поднимает руку. Ему в персты вкладывают стило. Он берет книжку.
– К-как звать?
– Вадим.
Брунек медленно опускает руку на страницу, начинает криво писать: д-до-р-рро-го…
В это время Вася Слепченко ему кричит:
– Саша! Кому ты пишешь! Это же ярый антисемит!
Брунек замирает, задумывается, хмурится, поднимает взор на Лунева. Его мысль напряжена. После некоторой борьбы он произносит:
– Ты ган… ты ган… ты ган… ты ганн-н-дон!
Книжку он так и не надписал.
Как-то летом Авдей Степанович Тер-Оганьян приехал в Недвиговку навестить Александра Виленовича Брунько и застал Сашу за приготовлением обеда.
Стоит Брунько у печки, на плите чудовищных размеров кастрюля, в которой кипит вода. А из воды торчит огромная свиная морда, вся, как в бакенбардах, в черной накипи. Брунек сосредоточенно хлопочет:
– Так, еще немножко соли, перчику… так, лаврушечки… Садись, старик, сейчас будем кушать!
Авдей Степанович говорит:
– Спасибо, Саша, я из дому, пообедав.
Авдей Степанович с Брунько пошли к бабе Шуре за вином. Дело было летом в Недвиговке. Баба Шура усадила их за стол, налила по стаканчику, пододвинула помидоры. Брунек взял стакан, стал пить. Тут мимо проковыляла, хрипя, индоутка. Брунек поперхнулся.
– Блядь! – сказал он, прокашлявшись. – Чуть не блеванул!
Гуляли Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько по Недвиговке. Авдей Степанович нарвал с дерева абрикосов и стал есть. Спрашивает Брунько:
– Будешь?
– Ты что, старик! – говорит Александр Виленович. – Они же немытые!
Однажды противной ростовской зимой проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько с похмелья. Побежали взяли пива, зашли в сквер. Брунько говорит: «Все, не могу больше!» – открыл бутылку, приложился жадно и пьет. А мимо какие-то два маленьких ребенка с папой прогуливаются. Подошли к Брунько, головы задрали и смотрят. Папа им, глядя в сторону: «Пойдемте, дети! Видите, дядям жарко, дяди пьют водичку!»
А кругом зима, сугробы грязные, ветер дует…
Как-то раз проснулись Авдей Степанович Тер-Оганьян и Александр Виленович Брунько в Доме Актера, и стало им худо. Денег у Авдея Степановича нет, а у Александра Виленовича вообще ничего нет. В общем, беда. Стали думать. Брунько говорит:
– Старик, можно продать твои простыни!
– Саша, ну где мы их будем продавать!
– Как где? – говорит Брунько. – Ты что, старик? В столовой, конечно!
Великий поэт земли русской Александр Виленович Брунько говорит:
– Старик, дай мне рубль! Мне нужен рубль, чтобы выйти из запоя!
МИРОСЛАВ МАРАТОВИЧ НЕМИРОВ
Мирослав Маратович Немиров собирал истории, которые можно было бы объединить под общим названием «Кто как усрался». Один его приятель, например, проснувшись ночью, наделал в открытую швейную машинку, головка которой была опущена. Он уселся в дырку, приняв ее за унитаз.
Самый же потрясающий случай произошел в одной компании, когда проснувшиеся после пьянки гости обнаружили, что одному из них, спавшему на животе, наложили на спину.
В новогодний вечер в Доме Актера у Авдея Степановича Тер-Оганьяна два поэта – Мирослав Маратович Немиров и Александр Виленович Брунько – спорили о литературе. В частности, об Александре Галиче. Оба были пьяные, и спор носил академический характер. Категоричный Немиров кричал, что Галич говно. Александр Виленович возражал, что нет, а говно как раз Немиров.
Тут-то и зашла в гости известная ростовская инакомыслящая Марина П. Праздник ей не понравился. Она шепнула Авдею Степановичу, что скучно и не пойти ли им к ней домой, чтобы за интеллигентной беседой и рюмочкой хорошего вина провести удивительную новогоднюю ночь. Только Брунька не брать. Авдей Степанович согласился и предложил зато взять Немирова.
– А кто это? – спросила Марина П.
– Ты что! – сказал Авдей Степанович. – Это известный поэт-нонконформист!
Вышли на улицу: погода ужасная – грязь, дождь со снегом. Мирослав Маратович, как человек воспитанный, говорит Марине:
– Давайте я вашу сумку понесу?
– Спасибо, – говорит Марина, – только, пожалуйста, аккуратно, у меня там рукописи.
– А чьи рукописи? – интересуется Немиров.
– Галича.
Немиров останавливается и говорит грозно:
– Что, блядь? Галича, блядь?! – Лезет в сумку, вытаскивает толстенную пачку – и по ветру! Все разлетелось – и в грязь. Марину П. едва удар не хватил.
После того как Мирослав Маратович расшвырял по улице Галича, о походе в гости к Марине П. не могло быть и речи. Она обиделась и ушла. А Мирослав Маратович с Авдеем Степановичем пошли по городу.
Зашли они в гости с Инге Жуковой, а там тихий семейный праздник: за столом сидит Инга с мамой, телевизор работает, елочка горит.
Усадили их за стол, налили водки, положили закуски. Они выпили по рюмочке, потом еще. Ингина мама говорит:
– Когда мы были молодыми, мы на праздниках не только пили. Мы общались, читали стихи…
Мирослав Маратович, как услышал, сразу говорит:
– Стихи? Запросто! Сейчас я почитаю! Влез на стул и начал:
– Хочу Ротару я пердолить!.. И так далее.
Выгнали их с позором.
Мирослав Маратович и Гузель сняли комнату с полным пансионом у повара из «Праги». В первое же утро они еще лежали в постели, когда в дверь деликатно постучали. Повар вкатил сервировочный столик с накрытым завтраком. В центре стояла бутылка водки. Втроем они позавтракали.
То же самое повторилось в обед. На ужин одной бутылки, по мнению повара, было недостаточно, и он выставил две. Втроем они поужинали. Наутро все повторилось. К сожалению, вечером после ужина с поваром случился удар, и его увезла «скорая помощь».
Однажды Мирослав Маратович Немиров проснулся с сильного похмелья и стал искать очки. Искал-искал – нет нигде! А Гузель как раз уехала в Тюмень. Мирослав Маратович разозлился и разбил тумбочку. А очков все нет! Да что ж это такое! Тогда он разбил сервант, вторую тумбочку и сломал стул. Нет очков! Да что за дела! Тогда он совсем разозлился, переломал всю оставшуюся мебель и разбил телефон. Комнату, кстати, они снимали, и мебель была хозяйская.
Спустя время опять проснулся, посмотрел вокруг, и стало ему страшно. Оделся он и ощупью кое-как добрался до Трехпрудного. Лег на пол и заплакал.
