– Нет, нет, милая Эффи, – сказала госпожа фон Брист, – это для вас не годится. Это нехорошо для здоровья. И потом – тайный советник не может заниматься просушкой квартиры.
Эффи, которой, по правде говоря, квартира очень понравилась, тотчас же с ней согласилась – не в ее интересах было быстро покончить с квартирой. Выиграть время – значит, выиграть все. Ее больше устраивало, если бы поиски затянулись.
– По-моему, эту квартиру нужно все-таки запомнить, мама, уж очень она хорошо расположена, в сущности, это то, о чем я мечтала.
И обе дамы снова поехали в город, пообедали в ресторане, который им порекомендовал кто-то из знакомых, а вечером отправились в оперу, – госпожа фон Брист обещала врачу, что она не столько будет смотреть, сколько слушать.
Так провели они несколько дней. И мать и дочь были искренне рады, что снова видят друг друга и что после долгой разлуки могут наконец наговориться как следует. Эффи, любившая не только поболтать и послушать, но в хорошем настроении умевшая и пофилософствовать, – снова стала беспечной и шаловливой, и мама писала домой, что она счастлива, ибо «девочка» опять весела и здорова, что они как бы снова переживают то чудесное время, когда два года назад в Гоген-Креммене были заняты приготовлением приданого. И кузен Брист тоже не изменился.
Да, все было именно так, только кузен стал появляться у них несколько реже, а на вопрос «почему», притворясь серьезным, говорил:
– Ты для меня слишком опасна, кузина.
Это каждый раз вызывало смех и у матери и у дочери, а Эффи однажды заметила:
– Ты, конечно, еще очень молод, мой дорогой Дагоберт, и все-таки для такой формы ухаживания ты уже недостаточно молод.
Так прошли почти две недели. Инштеттен в своих письмах стал настойчиво требовать, чтобы Эффи наконец вернулась домой, – у него даже вырвалось несколько колких замечаний, кажется, по адресу тещи. Эффи поняла, что откладывать больше нельзя, что квартиру, хочешь не хочешь, нужно снимать и снимать как можно скорей. Ну а что ей делать потом? До переезда в Берлин оставалось всего три недели, а Инштеттен тем не менее настаивал, чтобы она как можно скорей вернулась назад. Что тут делать, как поступить? Она поняла, что возможен один-единственный выход – снова разыграть комедию и притвориться больной.
Это было ей нелегко по многим причинам, но когда Эффи стало окончательно ясно, что это необходимо и неизбежно, она быстро и до малейших подробностей продумала свою новую роль.
– Мамочка, видишь, как болезненно реагирует Инштеттен на мое затянувшееся отсутствие. Нам, кажется, придется уступить. Пойду сегодня сниму квартиру, а завтра уеду. Как мне не хочется расставаться с тобой!
Госпожа фон Брист одобрила это решение.
– А на какой квартире ты думаешь остановиться?
– Конечно, на первой, той, что на Кейтштрассе. Она мне понравилась с первого взгляда, да и тебе, по- моему, тоже. Правда, она еще не просохла, но дело близится к лету, так что это не страшно. Даже если будет немножечко сыро и начнется какой-нибудь ревматизм, у меня, в конце концов, есть Гоген- Креммен.
– Деточка, не накличь беду, ревматизм наживешь и не узнаешь откуда.
Это были слова, на которые Эффи, собственно говоря, и рассчитывала. В тот же день она договорилась относительно квартиры, отправила Инштеттену открытку, сообщая, что завтра выезжает домой, и стала укладывать вещи, готовясь к отъезду. Но наутро к госпоже Брист явилась Розвита и попросила ее прийти в комнату Эффи. Мать застала Эффи в постели.
– Мама, я не в состоянии ехать. У меня ломит все тело, особенно спина. Кажется, у меня ревматизм. Вот никогда бы не поверила, что это так больно.
– Вот видишь! Я же тебе говорила, не дай бог накличешь беду. Ты вчера легкомысленно поговорила об этом, и вот сегодня, пожалуйста. Буду у Швейггера, непременно посоветуюсь с ним, что теперь делать».
– Нет, нет, только не Швейггер. Он специалист по глазам. Еще обидится, что к нему обращаются не по специальности. Я думаю, лучше всего подождать. Может быть, все пройдет само по себе. А сегодня я просто посижу на диете, буду пить только содовую воду и чай. Постараюсь пропотеть; может быть, на этом все кончится.
Госпожа фон Брист нашла, что Эффи в общем права, но ей нужно хорошенько питаться, эта мода – ничего не есть, когда заболеешь, слава богу, прошла, все это глупости, от голодной диеты можно только ослабнуть; она сторонница новой теории – нужно есть как следует.
Эффи, которую не особенно огорчили эти современные взгляды, принялась писать телеграмму Инштеттену, сообщая ему о «неприятном случае», о досадной болезни, которая, надо надеяться, скоро пройдет. Покончив с телеграммой, она сказала Розвите:
– Розвита, достань мне несколько книг. Это будет нетрудно. Я хочу перечитать старые, совсем старые книги.
– Понимаю, сударыня. Библиотека находится рядом. Что прикажете взять?
– Я напишу тебе несколько названий, пусть они подберут. В библиотеке не всегда достанешь, что хочется.
Розвита подала ей карандаш и бумагу, и Эффи стала писать: Вальтер Скотт, «Айвенго» или «Квентин Дорвард»; Купер, «Шпион»; Диккенс, «Давид Копперфильд»; Виллибальд Алексис, «Штаны господина фон Бредова»[90].
Розвита внимательно прочитала записку, вышла в соседнюю комнату и отрезала ножницами последнюю строчку, – ей было стыдно, и за себя и за госпожу, подать записку с таким неприличным названием.
Этот день прошел без особых происшествий. На следующее утро Эффи не почувствовала себя лучше8 на третий день – тоже.
– Так больше нельзя, Эффи. Уж если привяжется какая-нибудь хворь, не так-то легко от нее избавиться. Врачи по крайней мере правы в одном – болезнь нельзя запускать.
Эффи вздохнула.
– Конечно, это так, но я не знаю, какого врача пригласить. Только не молодого! Молодого я буду стесняться.
– Молодые врачи и сами стесняются, а если не стесняются, тем хуже для них. Впрочем, можешь успокоиться, я приглашу к тебе совсем старенького врача, который лечил меня еще тогда, когда я училась в пансионе Гек-кера, стало быть лет двадцать тому назад. Ему и в то время было уже около пятидесяти. У него были великолепные волосы, седые и вьющиеся, – причем он считался любителем дам, однако всегда держался в определенных границах. Впрочем, если врачи забывают об этом, они неизбежно терпят провал: наши женщины, по крайней мере женщины из хорошего общества, еще не испорчены.
– Ты думаешь? Это приятно: ведь некоторые утверждают совершенно обратное. А как его зовут, твоего тайного советника? Я почему-то уверена, что он уже тайный советник.
– Тайный советник Руммшюттель. Эффи звонко рассмеялась.
– Руммшюттель, какая смешная фамилия! Как раз для больного, который пошевельнуться не может.
– По-моему, Эффи, у тебя не такие уж сильные боли.
– Ты права, в данный момент у меня ничего не болит. Но в том-то и дело, что это все время меняется: то очень болит, то проходит совсем.
Тайный советник Руммшюттель не замедлил явиться. Уже на следующий день госпожа фон Брист принимала его.
– Вылитая мама! – сказал он, увидев Эффи.
Мама попыталась было отклонить это сравнение: двадцать лет, даже чуточку больше, за это время можно решительно все позабыть. Но он и слушать не стал. Не всякая головка врезается в память, но уж если какая-нибудь произвела на него впечатление, будьте спокойны, она остается навеки.
– А теперь, милостивая госпожа фон Инштеттен, расскажите, что вас беспокоит и чем я могу вам
