5
Судья мистер Дана был толст и румян. На нём была чёрная шёлковая мантия и большой курчавый белый парик.
Джонни сидел рядом с мистером Куинси, следил за напряжёнными, нервными руками судьи и прислушивался к его бормотанию: «Так, так, дальше что», и быстрым вопросам, которые он обращал к людям, сменявшим друг друга на скамье подсудимых. Одних он тут же отпускал, других приговаривал к штрафу или к ударам плетьми, третьих приказывал выставить в колодках, четвёртых направлял в высшую инстанцию. Джонни догадался, что скоро будут рассматривать его дело, когда услышал, как судья послал курьера на Долгую пристань сказать купцу Лайту, чтобы он прибыл через полчаса.
Джонни ещё раз оглядел судебный зал, внимательно всматриваясь в каждое лицо. Ни Рэба, ни Циллы не было видно, и он упал духом.
— Рэб сказал, что доставит её сюда к одиннадцати, — шепнул ему на ухо мистер Куинси. — Рэб никого никогда не подводил.
Джонни нравился молодой адвокат. Это был крупного сложения человек с лихорадочным румянцем на щеках. Кашель его предвещал раннюю смерть. Так вот умерла и мать Джонни — сгорела в лихорадке. Подвижное, страстное лицо мистера Куинси было бы красивым, если бы не бельмо на одном глазу.
Мистер Лайт прибыл в сопровождении своего бедного родственника и секретаря мистера Сюэлла. Купец вошёл так, словно и тут хозяин был он, и громко поздоровался с судьёй, прервав лепет какой-то обтрёпанной булочницы, обвинявшейся в том, что она торгует заплесневелым хлебом. Затем послышался лёгкий стук колёс, позвякивание сбруи, и, ко всеобщему удовольствию, появилась Лавиния Лайт. Красавица скромно опустилась на стул подле дверей.
Судья принялся поправлять воротник. Сюэлл покраснел. Булочница забыла, чтo она собиралась сказать, залюбовавшись темноволосой красивой девушкой в чёрном платье. Появление мисс Лайт в зале суда было неожиданно. Впрочем, эта нетерпеливая, вечно скучающая девица часто совершала непонятные поступки.
— Иск Джонатана Лайта к Джонни Тремейну, или Джонатану Лайту Тремейну.
Мистер Куинси незаметно прикоснулся к его колену. Джонни знал, что ему следует выйти и присягнуть на библии в том, что он будет говорить правду, только правду и всю правду, да смилостивится господь бог! Он шагнул вперёд, и ему вдруг сделалось жутко: быть может, это его первый шаг на пути к виселице — той самой, что ожидает его в сумраке за городской заставой.
Точно такую же присягу принёс после него и мистер Лайт. Мистер Куинси единственным своим зрячим глазом перехватил взгляд Джонни и одними губами произнёс какое-то слово. Часы пробили одиннадцать — в дверях стояли Рэб и Цилла. Рэб казался таким же, как обычно, — загадочным, смуглым, умным. У Циллы лицо было наполовину скрыто капюшоном.
Мистер Лайт разговаривал так непринуждённо, словно был наедине с мистером Дана в каком-нибудь кабачке, где за бутылочкой мадеры они беседовали и щёлкали орехи. Он рассказал, как его прадед, Джонатан Лайт, мэр Козуэя, что в графстве Кент, в Англии, заказал шесть одинаковых чашек, по числу своих сыновей. Четыре чашки попали в эту страну, и нынешний мистер Лайт владел ими вплоть до августа месяца сего года. В ночь на двадцать четвёртое вор или воры вырезали кусок стекла в окне столовой. Образовавшееся отверстие было мало для взрослого мужчины — только подросток мог бы проникнуть через него и выкрасть одну из знаменитых чашек.
В этом месте своего рассказа мистер Лайт прищёлкнул пальцами, и Сюэлл выступил вперёд и расставил четыре серебряные чашки на столе перед судьёй.
— Вот чашка, которая была украдена, — сказал мистер Лайт уверенно. — Я перевязал её красной ленточкой.
Затем он стал рассказывать, не без юмора и поблёскивая своими маслянистыми глазами, как Джонни пришёл к нему в контору, назвался родственником и как он, мистер Лайт, заманил воришку к себе в дом, заставив его притащить украденную чашку.
Судья спросил:
— Мистер Лайт, не допускаете ли вы, что мальчик этот рассказал правду и в самом деле приходится вам роднёй?
— Нет, нет, исключено. Может быть, господин судья будет столь любезен и взглянет на этот вот договор — бывший хозяин мальчика мистер Лепэм любезно предоставил его мистеру Лайту. В договоре мальчик значится как Джонни Тремейн, и никаких Лайтов. Надо полагать, что за спиной у мальчишки стоит кое-кто постарше, подстрекая его на этот гнусный, подлый трюк; впрочем, мистер Лайт заинтересован лишь в том, чтобы получить обратно свою собственность, а вникать в это дело он лично не намерен. Он ни на одну минуту не допускает, чтобы Лепэмы принимали какое-либо участие в задуманном шантаже, — нет, это скромная, честная, благочестивая семья. Что же касается самого факта кражи — а в настоящий момент его волнует только этот факт, — то тут, надо полагать, всё «ясно, как божий день». Он хотел бы просить смертной казни. Уж очень много воровства развелось в Бостоне. Неимущие подмастерья совсем отбились от рук. Что-то слишком долго пустует наша виселица.
— Это уж как суд решит, — кисло произнёс мистер Дана.
Он набил себе ноздрю табаком, мистер Лайт тоже. Они чихнули одновременно.
Мистер Куинси заставил Джонни рассказать все обстоятельства дела. Мальчик говорил уверенно — ведь Рэб привёл Циллу. Он впервые выступал публично, все слушали, боясь проронить слово, и он чувствовал, что ему верят. Он говорил всё лучше и лучше. Он рассказал, как мать дала ему чашку, и то немногое, что она при этом ему поведала. Она не велела ему разлучаться с этой чашкой никогда, а к Лайтам обратиться лишь в том случае, если все иные пути окажутся закрыты. Легко и просто рассказал он о беде, с ним приключившейся, о поисках работы об отчаянии — и аресте. Когда он кончил, в зале раздался сочувственный гул.
— Джонни, — спросил мистер Куинси, — не нарушили ли вы когда-нибудь завета вашей матушки — никому не показывать чашку?
— Один раз нарушил. Это было второго июля сего года. То ли я забыл, что говорила мама, то ли решил не послушаться, но я рассказал дочери моего хозяина, Присцилле Лепэм, как (со слов моей матери) меня зовут на самом деле и про чашку. Ей захотелось посмотреть на неё. Это было на рассвете — то есть уже третьего июля. В среду.
Вызвали Циллу. Джонни всегда считал её застенчивой, но тут она стояла прямо перед судьёй и отвечала своим тихим и отчётливым голосом. Он почувствовал гордость за неё. А он-то думал о ней как о худенькой дурнушке! Сейчас она ему казалась просто-напросто красавицей.
Как только она кончила говорить, в зале суда поднялось волнение большее, чем то, которое было вызвано появлением мистера Лайта или даже его великолепной дочери. Исанна, с кудряшками в диком беспорядке, ворвалась в зал суда, и казалось, что она, как мышка, не бежит, а катится. Без всякой присяги, минуя все формальности, она бросилась к господину судье и вновь пересказала всё, что только перед ней рассказывала Цилла. Джонни прекрасно знал, что Исанна спала крепким сном, когда он рассказывал Цилле о чашке. Она была уже в постельке, когда он показывал чашку её старшей сестре. Его поразила яркость её беспорядочного рассказа и растрогало, что она приписала ему всевозможные добродетели. А всё ведь сочинила!
Тщетно произносил мистер Дана своё «так, так, что же дальше» и «я не могу принять это за показания», тщетно пыталась Цилла утихомирить её. Она была прелестна, казалась существом из другого мира, и ей дали договорить до конца.
— О боже! — сказал господин судья сморкаясь. — Сколько же тебе лет?
— Восемь, сэр, девятый.
— Ну ладно, будь умницей, видишь, у меня в кармане оказался кусочек лакрицы для тебя — садись и жуй себе тихонько. Вот!
Почти тотчас он закрыл дело. Никаких законных оснований считать, что обвиняемый украл чашку или
