ей как бы платят зарплату — миллионов пять в год.
— Ничего себе!
— Вот именно. Но это их личное дело, а наше дело с тобой — отыскать Пиккадилли.
Привратник у ворот, выходящих на Кенсингтон, откозырял нам, когда мы подошли, чтобы спросить, где остановка нужного автобуса. Она оказалась буквально за воротами, там уже дожидалось человек двенадцать англичан.
Автобус не появлялся довольно долго. Когда двухэтажный красный гигант, оклеенный по уровню второго этажа яркими плакатами, подкатил, я обнаружил, что дверей у него нет. Я имею в виду — закрывающихся дверей. Вместо них — открытая маленькая площадка сзади, с которой входишь или налево — в салон, или по узкой лесенке наверх. Стоявший на площадке темнолицый кондуктор что-то крикнул — я не разобрал, — и от очереди отделились пять человек, которые и забрались внутрь. Остальные остались ждать следующего автобуса, мы в том числе.
— Вот это дисциплина, это я понимаю! — сказала мама.
— А что, что этот дядя негр сказал? — начал теребить её я.
— Не негр, а вестиндиец. Или пакистанец. Тут много и тех и других. А сказал он, что место есть только для пяти человек. Пять человек и сели, а прочие, как видишь, спокойненько ждут.
На следующий рейс попали и мы. Взобрались на второй этаж, на самые передние места, откуда очень удобно наблюдать.
Потом мне часто доводилось ездить на двухэтажных лондонских басах, и я убедился, что по манёвренности и устойчивости они не уступают легковому автомобилю. Один водитель умудрился, разогнавшись, перескочить мост через Темзу, который начали разводить, чтобы пропустить приближающееся судно. Этому водителю за храбрость и находчивость, благодаря которым было спасено много людей, городской муниципалитет преподнёс специальную медаль. Муниципалитет — это вроде нашего горсовета.
Мы вышли на остановке Пиккадилли-серкас. «Серкас» по-английски означает «цирк». И в самом деле, мы попали на площадь, круглую, как арена цирка. В центре её находился как бы островок с фонтаном, который увенчивала бронзовая фигура, стреляющая из лука. Мама сказала, что это Эрос, греческий бог любви. Островок со всех сторон обтекали автомашины, на фасадах домов, выходивших на Пиккадилли- серкас, несмотря на дневное время, уже бегали электрические огоньки реклам. Самой большой и яркой из них была красно-белая реклама кока-колы. На другом доме раскачивался маятник гигантских часов, которые оказались рекламой пива «Гиннес». Ну, и так далее.
Мы немного походили по этому самому «серкасу» и по ответвлявшейся от него улице Пиккадилли. Улица как улица. Слева — магазины и гостиницы, справа — магазины и гостиницы. Про Пиккадилли-улицу, в общем-то, и сказать нечего, кроме того, что она широкая и что народу на ней — как на улице Горького. Часто слышится неанглийская речь, — видно, все туристы, как мы с мамой, первым делом спешат взглянуть на Пиккадилли.
— Витя, ты случайно не запомнил номер автобуса, которым мы приехали? — спросила мама.
— Нет.
— И я нет. Ничего, поступим просто. Перейдём на ту сторону и поедем по направлению к посольству, я помню, что мы всё время ехали по прямой, никуда не сворачивая.
Мы «поступили просто», но приехали не на Кенсингтон, а в какой-то незнакомый нам район. Вместе с испугом ко мне пришла блестящая мысль:
— Мам, ты возьми и позвони папе из автомата, он с дядей Глебом за нами приедет.
— У меня нет его телефона, — упавшим голосом ответила мама. — Я ещё не успела записать, только собиралась. Но ты, Витька, не бойся, сейчас мы что-нибудь придумаем.
Несмотря на эти бодрые заверения, вид у неё был несчастно-растерянный, как, наверное, и у меня; потому, конечно, к нам и подошёл двухметровый полицейский или, как говорят англичане, «коп». Подошёл и пробасил из-под своего шлема-купола:
— Кэн ай хелп ю? (Могу ли я чем-то помочь?)
Я на всякий случай спрятался за маму, а она, забывая от волнения английские слова, принялась втолковывать «копу», что мы из советского посольства, но не знаем, как туда добраться.
Великан вежливо её выслушал и повторил за ней:
— Совиет эмбасси. Оллрайт, мэдам. — Вытянул руку и громыхнул на всю улицу: — Тэкси!
Подкатила чёрная высокая машина прямоугольных очертаний, как будто её сделали сорок лет назад. Таксист протянул руку назад и открыл перед нами дверцу. «Коп» взял под козырёк. Минут через двадцать мы высадились у белокаменного дома № 13. А оттуда, не заходя к папе, благополучно дошагали до Холланд-парка.
7. СТРАННЫЕ ЛИЧНОСТИ В ГАЙД-ПАРКЕ
Педеля до отъезда в лагерь — она же моя первая неделя на английской территории — прошла как-то суматошно и быстро. Утром мы с Вовкой и другими ребятами либо шли в Холланд-парк, либо с кем-то доезжали до посольства и потом до обеда гоняли в футбол на площадке в Кенсингтонском парке, прилегавшем к посольским домам.
Познакомиться с ребятами-соседями я познакомился, но как к другу я относился только к Вовке Тарасюку. И не потому, что ребята мне не понравились. Ребята как ребята. Дело тут во мне самом. Есть люди, которые считают другом и того, и другого, и третьего. Папа, например, часто повторяет: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Но лично я сто друзей иметь не могу. В Москве у меня был Ленька, а все прочие — так, приятели по школе или по двору. И в Лондоне так же: раз я привязался как к другу к Вовке, так уж с другими у меня могут быть лишь обыкновенные хорошие (или плохие) отношения.
Обычно после обеда мы с мамой совершали очередное автобусное путешествие. Теперь мы знали, куда и каким номером ехать: мама купила подробную карту Лондона с пояснениями и схемой автобусных маршрутов.
Добрались мы как-то до того самого замка Тауэр, куда английские короли заточали опасных и знатных врагов. Сначала-то это была не тюрьма, а королевское жилье. Замок построил для себя предводитель норманнов Вильгельм Завоеватель, прозванный так потому, что он завоевал Англию — девятьсот с лишним лет назад.
Мы погуляли по внутреннему двору Тауэра, осмотрели лобное место, где отрубили голову многим узникам — мужчинам и женщинам, зашли в подвал пыток, а потом спустились в специально построенное под землёй хранилище королевских драгоценностей, запираемое дверями из стали полуметровой толщины. Там находятся, как у нас в Оружейной палате, короны, золотая посуда, усыпанная, как и короны, бриллиантами и изумрудами. Только в Кремле всего больше и экспонаты интереснее. Единственное, что меня по-настоящему заинтересовало, — это высшие английские ордена и одежда, с которой их надо надевать в парадных случаях. Одежда состояла из пышных мантий и коротких штанов с чулками до колен. Некоторые ордена назывались просто смешно: «орден Бани», «орден Подвязки».
Наконец я не выдержал и задал маме вопрос, интересовавший меня с самого начала осмотра: кого и где именно морят в Тауэре холодом и голодом в данный момент? Ведь королевских охранников в красной средневековой форме и с алебардами в руках по-прежнему в замке целый батальон.
Мама осмеяла меня за невежество, сказав, что это-то уж должен знать каждый школьник: Тауэр давным-давно служит просто музеем, а красномундирные гвардейцы, называемые «бифиторами», не столько охраняют, сколько создают «средневековый колорит».
Обошли мы с мамой и знаменитый Гайд-парк. В нём нет никаких аттракционов, в нём просто гуляют или катаются верхом на лошадях — их дают напрокат.
Маме все хотелось отыскать какой-то «уголок ораторов». На карте она нашла «Гайд-парк корнер», то есть именно «уголок», но там никаких ораторов не обнаружилось. Мы опять взялись за карту, и вдруг около нас неизвестно откуда появился заросший седой щетиной неопрятный субъект. Ботинки он почему-то держал под мышкой, завернув их в газету, и вроде бы пританцовывал босыми ступнями на гаревой дорожке. Не то улыбнувшись странным образом, не то просто дёрнув конвульсивно щекой, он обратился к маме:
— По-русски, значит, спикаете?
