— Помогите засунуть это под нее, — приказал Жакмор.
— Тут края острые, — заметила сиделка.
— Ничего. Это вам всем в назидание, — отозвался Жакмор.
— Это глупо, — прошептала сиделка. — Она не сделала ничего плохого.
— А что она сделала хорошего?
Вздувшаяся спина распласталась по стенкам плоской лохани.
— Интересно, — вздохнул Жакмор, — и что же мы будем делать дальше? По-моему, психиатр здесь и вовсе некстати…
IV
Он в нерешительности задумался. Роженица молчала, а оцепеневшая сиделка таращила на него глаза, начисто лишенные какого-либо выражения.
— Нужно, чтобы у нее отошли воды, — сказала она.
Жакмор безразлично кивнул. Потом, встрепенувшись, поднял голову. Смеркалось.
— Это солнце прячется? — спросил он. Сиделка пошла посмотреть. За скалой улетучивался день, и поднимался молчаливый ветер. Она вернулась обеспокоенная.
— Не понимаю, что происходит… — прошептала она.
В комнате стало темно, глаза различали лишь какое-то свечение вокруг зеркала на камине.
— Сядем и подождем, — тихо предложил Жакмор.
В окно пахнуло горькими травами и пылью. День бесследно исчез. Темная глубина комнаты выдавила голос роженицы:
— Со мной это больше не произойдет. Я не хочу, чтобы это повторилось.
Жакмор заткнул уши. Ее голос скрипел гвоздем по стеклу. А рядом всхлипывала насмерть перепуганная сиделка. Звуки просачивались в черепную коробку Жакмора и капали ему на мозги.
— Они сейчас полезут, — сказала роженица и зло засмеялась. — Они сейчас полезут, и мне будет больно, а это только начало.
Жалобно застонала кровать. Женщина тяжело задышала, вновь раздались стенания.
— Пройдет еще столько времени, целые годы, и каждый час, каждая секунда будет продолжением этой боли, которая ни к чему другому не приведет, и этой боли не будет конца.
— Хватит, — отчетливо прошептал Жакмор.
Роженица завопила во всю глотку. Глаза психиатра уже привыкли к свечению, исходившему от зеркала. В нем он увидел, как лежащая женщина выгнулась и начала корчиться всем телом. Она долго протяжно кричала, ее крик остывал в ушах Жакмора горькой слипшейся кашей. Внезапно между согнутыми ногами показались, одно за другим, два светлых пятна. В темноте он угадал движения сиделки, которая, придя в себя, подхватила двоих детей и завернула в простыню.
— Там еще один, — подумал он вслух.
Выпотрошенная мать, казалось, была уже на исходе. Жакмор встал. Появился третий ребенок, Жакмор ловко схватил его и помог роженице. Ее измученное тело откинулось на кровать. Ночь беззвучно рвала себя на части, свет вливался в комнату, а женщина неподвижно лежала, уронив голову на плечо. Большие мешки под глазами на осунувшемся лице свидетельствовали о проделанной работе. Жакмор вытер пот на лбу, на шее и удивленно замер; снаружи, из сада, доносились какие-то звуки. Сиделка заканчивала пеленать последнего ребенка, положив его на кровать рядом с двумя другими. Она подошла к шкафу, позаимствовала у него простыню и развернула ее в длину.
— Я затяну ей живот, — произнесла она. — Ей надо поспать. А вы идите.
— Вы перерезали пуповины? — забеспокоился Жакмор. — Завяжите их потуже.
— Я завязала бантиком, — отозвалась сиделка. — Держатся так же крепко, зато выглядят поэлегантнее.
Вконец отупевший, он кивнул головой.
— Сходите за хозяином, — подсказала сиделка.
Жакмор подошел к двери, за которой томился Ангель, и повернул ключ.
V
Ангель сидел на стуле — излом спины под тупым углом и полость тела, все еще звенящая от криков Клементины. Ключ повернулся в замочной скважине, и Ангель поднял голову: рыжая борода психиатра застала его врасплох.
— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики.
— Это Клементина, — сказал Ангель. — Все в порядке? Уже? Скажите!
— Вы трижды отец, — объявил Жакмор.
— Тройняшки? — удивился Ангель.
— Двойняшки и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он вышел сразу за ними. Это признак сильной личности.
— А как она? — спросил Ангель.
— С ней все хорошо, — сказал Жакмор. — Скоро вы сможете ее увидеть.
— Она на меня очень злится. Даже заперла, — сказал Ангель. — Хотите что-нибудь выпить? — предложил он приличия ради и с трудом поднялся.
— Спасибо, — поблагодарил Жакмор. — Не сейчас.
— А вы здесь какими судьбами? — спросил Ангель. — Приехали к нам отдохнуть?
— Да, — ответил Жакмор. — Думаю, мне у вас будет неплохо, раз вы сами предлагаете.
— Нам просто повезло, что вы оказались рядом, — сказал Ангель.
— А врача здесь нет? — поинтересовался Жакмор.
— Меня заперли. Я не мог ничего сделать. Всем должна была заниматься девушка с фермы. Она такая отзывчивая.
— А-а… — протянул Жакмор.
Они замолчали. Жакмор чесал бороду растопыренной пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце, заплывшем в комнату. Ангель внимательно рассматривал гостя. Психиатр был одет в костюм из очень мягкой черной ткани — облегающие брюки на штрипках и длинную, зауженную в плечах куртку, которая была застегнута до подбородка. Черным лаком отливали кожаные сандалии, а в проруби воротника плескались лиловые воланы сатиновой сорочки. Психиатр был безумно прост.
— Я рад, что вы здесь останетесь, — произнес Ангель.
— Теперь можете зайти к жене, — предложил психиатр.
VI
Клементина не двигалась. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Два молодца — справа, третий — слева.
Сиделка уже прибрала в комнате. Солнце беззвучно переливалось через подоконник; окно было открыто.
— Завтра нужно будет отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Не может же она кормить сразу троих, а так получится быстрее, и она сохранит красивую грудь.
Клементина зашевелилась, повернула голову и метнула в их сторону колючий взгляд.
— Я буду кормить их сама. Всех троих. И это не испортит мою грудь. А если испортит, то тем лучше. Во всяком случае, у меня больше нет желания нравиться кому бы то ни было.
Ангель подошел поближе, протянул руку, чтобы погладить ее, но она резко отстранилась.
— Хватит, — отрезала она. — Я не хочу начинать все сначала.
— Послушай, — прошептал Ангель.
— Уходи, — устало произнесла она. — Я не хочу тебя видеть. Мне было очень больно.
— Тебе не лучше? — спросил Ангель. — Смотри… Живот, который тебе так мешал… У тебя его больше нет.
— Вас затянули пеленкой, — добавил Жакмор, — когда вы встанете на ноги, и следа не останется.
Клементина напряглась и чуть приподнялась. Она заговорила низким свистящим голосом:
— Значит, я должна чувствовать себя лучше, да?.. Ага… вот так, сразу… с разорванным животом… с перекошенным позвоночником… с развороченной поясницей… со скрученными жгутом костями и налившимися кровью глазами, я должна поправиться, быть умницей, сделать свое тело стройным и гладким,
