Портрет миссис Шарбук

и смертью и прийти ко мне с первым ветром осени.

Когда бутылка наполовину опустела, мой вечер наконец-то закончился. В глазах у меня все плыло, голова болела, но я не забыл задуть оплывающую свечу. Я отправился в свою спальню и улегся спать, не раздеваясь. Птицы в парке напротив начали петь, и я еще несколько мгновений изучал занятный узор на стене из лунных лучей, пронизывающих кружевную оконную занавеску.

Мне приснился жуткий сон о том, как моего отца разрывают на части мантикоры М. Саботта. Сон был такой живой, такой яркий, что я проснулся от собственного крика и увидел, как сквозь кружевную занавеску льются лучи солнца. Во рту у меня пересохло, голова отупела от выпивки и сигарет. Меня тошнило, но я все же выполз из кровати. Я отправился прямо в гостиную и нашел визитку, которая была на мне предыдущим вечером. Сунув руку в карман, я извлек оттуда розовый конверт, врученный мне Уоткином. Я разорвал его и вытащил изнутри лист бумаги такого же розового цвета. На нем вязью был написан адрес. Я вспомнил слова старика: «Эта работа не похожа на другие» — и в этот миг решил принять предложение.

МОЯ ЗАКАЗЧИЦА

Если бы я подошел к делу разумно, то сначала встретился бы с предполагаемым новым заказчиком и только потом стал бы разрывать уже заключенные соглашения с теми, кто выстроился в очередь за моими услугами. С моей стороны это был смелый шаг, смелее, чем я думал поначалу. С каждым выходившим из-под моего пера посланием, которым я вежливо освобождал себя от прежних обязательств, на меня накатывала новая и более сильная волна сомнений, и, когда я подписал последнее, моя рука слегка дрогнула. Перед моим мысленным взором был тот злополучный официант у кассы ипподрома, ставящий все свои денежки на одра, впустую переводящего овес и способного выиграть разве что скачку до ближайшей мыловарни. Но кураж, который я ощутил вслед за своим поступком, стоил того, и, хотя меня не покидало ощущение надвигающейся катастрофы, будущее распахнуло передо мной свои двери. Когда я вошел в иллюзорный мир света, то, что мгновение назад было входом, неожиданно стало единственным выходом. Дверь с треском захлопнулась, и все мое нервное возбуждение было мгновенно вытеснено ощущением спокойствия — словно я воздушным змеем плыл теперь среди облаков.

Я решил, что мои так называемые путы станут для меня средством достижения свободы. Я приму заказ нанимательницы мистера Уоткина, выполню его наилучшим образом, сотворю любой портрет, какой потребует заказчица, а потом получу обещанный сумасшедший гонорар. С обещанной суммой (в три раза превышавшей то, что я рассчитывал получить за весь следующий год) я смогу надолго посвятить себя искусству, не испытывая ни в чем нужды. Я преисполнился радостных чувств, предвкушая избавление от тирании тщеславия, возможность писать нечто стоящее, а не лицо, пыжащееся от усилия выставить себя достойным перед веками. Вы только подумайте — даже похмелье слегка отпустило меня. Я грезил наяву — воображал себе путешествия ко всяким экзотическим местам, представлял, как беру мольберт и отправляюсь на Природу, чтобы запечатлеть ее извечный лик, или (что еще важнее) как вояжирую внутри себя — ищу образы, которых я так долго не замечал, и освобождаю их.

Помывшись, побрившись и облачившись в свой лучший серый костюм, я надел цилиндр и направился на Седьмую авеню, чтобы сесть на трамвай, идущий из центра. Адрес на листке розовой бумаги несомненно принадлежал одному из тех безобразных сооружений, что в последнее десятилетие расползались за пределы города. Спроектированные и построенные архитектурной фирмой Маккима, Мида и Уайта, обиталища верхнего Манхэттена представляли собой мешанину классических стилей, стилизованных под современное обличье Нью-Йорка, — встреча Византии и Бродвея, так сказать. Облицованные наилучшими импортными сортами мрамора и известняка, они были самыми дорогими сооружениями в стране. Я перевидал их немало, посещая вечеринки и выполняя заказы. Прочтя адрес, я успокоился: владелец дома, расположенного в таком районе, наверняка в состоянии заплатить невероятную сумму, о которой говорил Уоткин.

Хотя день с утра обещал быть солнечным, на небе начали собираться тучи, и холодный ветер, проникший в город прошлым вечером, казалось, вознамерился в нем остаться. Он нес вдоль тротуаров обрывки бумажек и опавшие листья, изо рта у меня вырывался пар. Прохожие были одеты соответственно — в шарфы и рукавицы, и мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить, куда же девалось мое лето. Я получал удовольствие, повторяя себе, что занятия живописью отличаются от работы на какой-нибудь фабрике или в конторе, где нужно трудиться от и до, что постоянно напоминает человеку о беге драгоценного времени, — однако я при этом никогда не мог точно сказать, какой сегодня день. Большая часть июля, а также весь август и сентябрь были потрачены на то, что стало причиной неудовольствия миссис Рид, а у меня осталось лишь самое слабое воспоминание об удушающей летней жаре. Перед этим мягкие весенние месяцы — апрель, май и начало июня — прошли под знаком вечно пьяного полковника Онслоу Мардилинга, чей нос с его хребтами и расщелинами являл собой любопытнейший образец лунного пейзажа. Все мои зрелые годы возникали в памяти как один сплошной ряд чужих лиц и фигур. Пришло время спросить: «А где среди всего этого был я?»

Когда я добрался до места назначения, было уже далеко за полдень. Я увидел двухэтажный особняк с мраморными колоннами, скорее похожий на какой-нибудь банк в центральной части города, чем на жилой дом. От его белизны и массивности веяло похоронной величавостью мавзолея. В тот момент, когда я вышел из трамвая, аметистовые небеса разверзлись и ливень хлынул как из ведра. Огромный клен, стоящий перед домом, под напором водяных струй терял свои оранжевые пятиконечные листья, а буйный ветер подхватывал их и разбрасывал на маленькой лужайке и дорожке, ведущей к парадному входу. Я остановился на мгновение, чтобы уточнить лишний раз номер дома. В этот момент ударил гром, и я припустил с места в карьер.

Не успел я убрать руку от медного дверного кольца, как дверь открылась внутрь. Передо мной стоял мистер Уоткин, его голова с молочно-белыми глазами быстро двигалась из стороны в сторону.

— Что вам угодно? — спросил он.

Я заговорил не сразу, мне было любопытно — обнаружит ли меня старик, как и в прошлый раз, по запаху.

Мне уже показалось, что я застиг его врасплох, но он едва слышно потянул носом воздух и сказал:

— А, мистер Пьямбо, вы сделали правильный выбор, сэр. Прошу вас входите — не стойте под дождем.

Я не сказал ни слова, не желая признавать свое поражение.

Он провел меня в прихожую перед холлом и попросил подождать здесь, пока он известит хозяйку о моем приходе. К моему удивлению, над диваном на стене передо мной висел подлинный Саботт. Я сразу же узнал эту работу — я тоже участвовал в ее создании, будучи учеником Саботта. Называлась картина «В море» и являла собой портрет мистера Джонатана Монлаша, знаменитого морского капитана семидесятых годов, питавшего изрядное пристрастие к прелестям гашиша. Когда эта работа была закончена, мне не исполнилось и двадцати, но я до сих пор помнил задор старого моряка и его неизменное чувство юморa. Если память мне не изменяла, то я написал некоторых из демонов, скачущих в безумном хороводе вокруг длиннолицей головы героя. По настоянию Мунлаша Саботт изобразил его с мундштуком от кальяна в губах. Хотя и переданные с помощью пигментной краски, струйки серо-синего дыма, вырывающиеся из уголка его рта, были такими воздушными, что казалось, будто они клубятся и тянутся вверх. Я потряс головой, точно при встрече с давно потерянным другом, понимая, что теперь эта работа, видимо, стоит целое состояние. Портрет так отвлек меня от всего остального, что я забыл, где нахожусь, и не заметил возвращения Уоткина.

— Пожалуйте сюда, мистер Пьямбо, — объявил он.

— А где ваш фиолетовый костюм, Уоткин? — спросил я, следуя за ним из прихожей по темному коридору.

— Фиолетовый? Не припоминаю у себя фиолетового костюма. Может, вы имеете в виду красновато- коричневый?

Он провел меня через роскошно декорированную столовую с хрустальными люстрами, отражения