Налетевший внезапно порыв ветра опрокинул охотника навзничь. Это вскрикнул Сиримон, и этот крик переменил все – будто свет, ворвавшийся в комнату без окон. Клэй наконец пришел в себя. В последнее мгновение он успел откатиться вправо, когда дракон, молниеносно выгнув спину и перекинув хвост через голову, вонзил в землю костяную иглу – там, где только что лежал человек.
Сиримон проворно обернулся вокруг себя, чтобы пронзить чужака клыками, но тот уже был на ногах и во весь дух бежал к деревьям. Змей распрямился, подпрыгнув как пружина, и ударился оземь в паре дюймов от пяток охотника. Тот споткнулся, перекувыркнулся, снова вскочил и побежал. За спиной слышалось зловонное дыхание и оглушающие вопли.
Клэй несся по земляному мосту, и только теперь в его груди собственной внутренней змеей развернулся страх, заставляя сердце бешено колотиться о ребра. Добежав до берега, он обернулся назад. Это был единственный шанс исполнить задуманное. Змея скользила по мосту, стремительно извиваясь и разинув пасть. Заведя руку назад, Клэй приготовился ждать до последнего. Как только первые розовые чешуйки коснулись берега, он швырнул плод. И промахнулся. Черная слива упала на землю в шаге от Сиримона… Но затем каким-то чудом срикошетила прямо в пещеру драконьего рта.
Охотник снова мчался со всех ног. Мирное очарование райского сада теперь казалось насмешкой над его ужасом. Волшебная музыка потонула в реве чудища, аромат цветов увял от его смрадного дыхания. Травы и кусты стегали Клэя по лодыжкам и путались под ногами. Солнце повернуло к закату, и тени на земле росли быстрее, чем в мозгу охотника проносились воспоминания.
Едва впереди мелькнула голубая рябь портала и фигура Васташи по другую сторону мембраны, как змея отчаянным броском метнулась вперед и нанесла удар. Клэй упал, и на миг над ним зависла оскаленная морда Сиримона. Оказавшись в пасти чудища, охотник почувствовал, как иглы зубов погружаются в его плоть, и услышал треск собственных ребер. Он хотел закричать, но крик захлебнулся. Сиримон взметнул голову вверх, легко подняв Клэя в воздух, и принялся яростно мотать его из стороны в сторону, все туже сжимая челюсти. Покончив с пришельцем, дракон выплюнул его на камни в нескольких шагах от голубой завесы. После этого чудище развернулось, словно обмякший после удара кнут, и спокойно заскользило обратно к острову.
Кровь хлестала у охотника из прокушенной груди и носа, изо рта и ушей… Он попытался шевельнуться: кости затрещали так, будто по деревянному полу тащили мешок с битым стеклом. Подтягиваясь на одной руке, Клэй ползком одолел расстояние, отделявшее его от портала. Подъем здесь был небольшой, но проделать остаток пути он был уже не в состоянии. Из последних сил охотник рванулся всем телом – и рука с кристаллом прошла сквозь голубую преграду.
Глаза Клэя закрылись, и перед ним проплыла зеленая вуаль. Потом она затрепетала на ветру, схлопнулась в полный мрак, и он умер.
«Признание твоей человечности»
Теперь я уже не сомневаюсь, что разум есть не только у Запределья, но у всего мира, и можете мне не верить, но это разум циника. В его иронии чувствуется тонкое изящество и остроумие мастерского рассказчика. Стоит вам подумать, что счастливый конец уже близок, что герой вот-вот совершит свой подвиг, любовь найдет взаимность, а обещание будет исполнено, как жизнь тут же переворачивает всё с ног на голову, как песочные часы, и на вас тонкой струйкой начинает сыпаться лавина неприятностей.
Вот я, например, сижу сейчас в тюремной камере, как какой-нибудь лохматый Брисден, в другом крыле того самого здания, где еще вчера люди рукоплескали моей правдивости и доброте. Места в этой клетушке едва хватает на то, чтобы расправить крылья, и везде, всюду эти полосатые тени от прутьев на двери и на высоком оконце, что смотрит на город. В это окно беспрепятственно сквозит ветер, принося с собой шумы города, который я, глупец, надеялся назвать своим домом… Хорошо хоть есть стол и стул. Койка в углу мне без надобности, а на потолке нет ничего такого, на чем можно было бы повиснуть. Поэтому приходится спать стоя. Вы спрашиваете, что все это значит? Хотите верьте, хотите нет, но вот как все вышло.
Прошлой ночью, склонившись над рукописью, я сидел в той комнате, которую устроил для меня Фескин, и, закрыв лицо руками, безудержно рыдал, оплакивая ужасную утрату. Сами слова, словно рыкающие чудища, повергали меня в ужас, когда я описывал гибель Клэя. Его путь я проследил от начала и до конца – но какого конца! Это разбило мне сердце. Мне хотелось стереть продиктованные Запредельем строки и заставить охотника двигаться дальше, к истинному Вено – но это было бы так же нелепо, как пытаться исправить душу Арлы Битон, изменив ее черты. После целого дня счастья известие о смерти друга обрушилось на меня слишком внезапно, и обычная броня скептического фатализма не успела защитить меня от боли.
Когда слез не осталось и я уже смирился с тем, что придется теперь брести по жизни одному, без ночных свиданий с охотником и черным псом, в дверь постучали. Час был поздний, но я не придал этому значения – слишком велико было мое смятение и горе.
– Одну минутку, – крикнул я, делая над собой усилие, чтобы успокоиться. Смахнув с глаз последние слезинки, я отворил дверь. На пороге стоял Фескин, за ним констебль Спенсер, а позади – еще полдюжины людей с ружьями, которые между голов впереди стоящих целились мне в грудь.
– Рад, что вы зашли, – сказал я, не обращая внимания на ружья: при встречах с людьми оружие всегда оказывалось где-то рядом. Я отступил назад, чтобы впустить друзей в комнату.
– Плохие новости, Мисрикс, – сказал Фескин и уставился в пол, словно не в силах был продолжать.
– Что такое? – забеспокоился я. Вошедшие тем временем люди с ружьями окружили меня. Я почуял их страх – первый признак того, что произошло нечто ужасное.
Констебль Спенсер, который выглядел теперь совсем не тем защитником попранной справедливости, что раньше, выступил вперед. На лице его застыло выражение беспощадной решительности.
– Сегодня вечером, – объявил он, – ровно в восемь часов тридцать минут, в Вено вернулся Хорас Ватт вместе с остатками экспедиции. Они принесли труп Клэя и другие неоспоримые улики, доказывающие, что ты, Мисрикс, действительно убил его.
Мне потребовалось время, чтобы осмыслить сказанное, но и после этого я не мог вымолвить ни слова, онемев от неожиданности.
– Но это невозможно… – наконец выговорил я заплетающимся языком.
– Это решит суд, – отрезал Спенсер. – А пока что тебе придется пройти с нами.
– Куда? – не понял я.
– В тюрьму, – ответил за констебля Фескин, который все еще не смел взглянуть мне в глаза.
Крылья за моей спиной взметнулись вверх, хвост угрожающе просвистел в воздухе, и стражники не замедлили взвести курки.
– Стойте! – крикнул Фескин, поднимая руки. – Он пойдет сам, я знаю. Дайте ему опомниться.
– Это так? – строго спросил меня Спенсер.
Отчаянье мое было так велико, что первой моей мыслью было оторвать парочку голов и распороть констеблю брюхо. Стражникам так же, как и мне, было прекрасно известно, что я перебью половину из них, прежде чем они всадят в меня достаточно пуль. Но я все же удержался от падения в пропасть низменной звериной натуры.
– Да, – произнес я. – Это будет цивилизованное решение.
– Я помогу тебе, – предложил Фескин.
Я кивнул ему и двинулся к своим бумагам. К счастью, атрибуты чистой красоты я уже спрятал в тайнике под крылом – не то мне грозили бы новые обвинения.
Стражники преградили мне путь.
– Я хочу взять с собой рукопись, – объяснил я.
– Ну что вам стоит обойтись без инцидентов? – вмешался Фескин.
Констебль кивнул.
