Затем, когда Катя поняла, что ее статус старосты под угрозой, она стала доносить втайне ото всех. Улыбаясь, обещала, что поможет и отмажет, а сама бежала к куратору жаловаться. Этот — не пришел, тот — намерен заплатить, та — уже подкупила профессуру. Тем не менее к Кате относились достаточно спокойно. Прохладно, но снисходительно.
У Кати были три подруги: Оля Уварова, Лена Пахомова и Регина Цыбина. Эти девочки, видать, вместо модных журналов читали «Домострой». Они носили целомудренные свитера и юбки, общались исключительно на тему домоводства и вслух мечтали выйти замуж и родить детей (пока что получилось только у Оли). Кроме того, в отличие от Никитиной, Пахомова, Цыбина и Уварова старательно всем сочувствовали. Они качали розоватыми головками, сжимали губки и поглаживали твой локоть, приговаривая:
— Ох, бедняга ты моя. Заболела? Чайку принести? Тройку влепили? Ничего, хочешь, я с тобой позанимаюсь? С другом поругались? Не переживай, лапочка. Хочешь, переночуй у меня. Правда, раскладная постель сломалась…
Более того — одна из них, сейчас не вспомню, кто именно, даже была идейной вегетарианкой.
Патологическая физиология началась на пятом семестре. Ее преподавал мерзкий тип — Олег Александрович Бабин, тридцатилетний сильно пьющий врач со скорой. Он периодически вставлял в предложения элементы тюремного жаргона и зачем-то набивался к студентам в друзья — некоторые наши парни пили с ним в угловой пиццерии «Чайка».
Вот как началось первое занятие: Бабин вошел в аудиторию, встал спиной к доске и сделал руками такой Удивительный жест— как будто он несет огромный поднос. Эта поза характерна для египетских фресок, на которых несколько жриц обращаются с молитвой к богу Ра. Короче, руки в стороны, ладони смотрят вверх. Получается кривой и вытянутый треугольник. И тут Бабин вдруг объявил:
— Я — матка!
Игнатьев заметно напрягся. Его гематомы, приобретенные не без помощи Бурта, еще не все прошли.
Все моментально стихли. Секрет этого заявления разгадали только сидящие впереди: от Бабина несло алкогольным перегаром.
Власов тут же поднял руку:
— А я — яичник!
— Эй, вы там, не мешайте. У нас сегодня урок про строение внутренних органов. С матки, пожалуй, и начнем. Итак, как вы проходили на гистологии, у нас есть три слоя, эпителий… так, кто там телефон включил? А ну, вырубить немедленно! Теперь слушаем внимательно господина педагога. Я — человек, открытый для предложений. Так что кому лень ходить — будем общаться. Этого я вам не говорил. Это вам так, послышалось. Теперь про органы — чтобы понять, как сокращаются мышечные слои, мы будем проводить опыты на зверях. Поднимите руки, кто успел заметить, что возле нашего универа нет бездомных собак?
К сожалению, это была не шутка. Это была жуткая и гнусная правда, ввергшая всю группу в детский восторг.
— Да ладно вам! — сказал Нанзат. — Че, прям резать будем?
— Да.
— Ух ты, класс! — подал голос кто-то.
— Круто, а мы убивать сами будем, или нам уже дохлых и вонючих принесут?
— Сами, сами. Уймитесь.
Я помню, как в первый раз нам принесли мышь. Она была достаточно раскормленной, беленькой, с розовыми глазами. Шерстка пахла детским мылом. Она была чистой-чистой, как кусок только вынутой из упаковки ваты
После того как ее «обездвижил» восторженный обладатель пары неловких рук, началось самое интересное.
— Блин, а она что-то чувствует еще? — спросила Цыбина.
Подлетела Пахомова со скальпелем:
— Да не, мы ж ей отключили спиной мозг. Сейчас пойдут только физиологические движения.
— Эй, девочки, смотрите, она пасть приоткрыла. Хрена се! Давайте посмотрим, что она сделает, если ей ковырнуть живот!
— Ой, как интересненько, — сказала Лаврентьева. — Вскроем ее, девчонки, а?
Я набралась смелости (всегда боялась этой троицы) и подошла.
— Может, не стоит? Мы и так уже измучили зверя.
— Форель, да ну тебя!
— Да, — сказала Цыбина, — ты сама ни черта не учишь, так почему отвлекаешь? Иди почитай. Скоро «коллок», а ты занимаешься фигней.
Я поднапряглась.
— Девочки, но как же можно…
Три пары вылупленных глаз с густо намазанными ресницами одарили меня взглядами в стиле хмурой служащей «Сбербанка». Так смотрят, когда задергивают шторку и говорят:
— У нас обед!
Я посмотрела вокруг. Единственными непричастными к этому акту зловещего садизма были Игнатьев, Морозова, Воронцова и Саяна. Рита с Власовым в тот день вообще не явились.
Я взглянула на ребят с надеждой. Саяна что-то рисовала в тетради. Морозова, Воронцова и Игнатьев, закинув ноги на парту, о чем-то оживленно беседовали. Рассчитывать было не на кого.
Потом я заметила, что Саяна время от времени поднимает на переднюю парту свой восточный взгляд и осуждающе щурится. Я подошла к ней:
— Может, попробуем повлиять?
— На что?
— Да на это…
— Я уже пробовала. Больше пробовать не буду.
— А как?
— Я просто подошла и сказала: твари, вы что делаете? Побойтесь Бога…
— А они?
— Как видишь. Не побоялись.
Потом она закрыла тетрадь и сказала:
— Форель, не парься. Думаешь, мне это нравится? Думаешь, совесть не мучает? Думаешь, я могу на это спокойно смотреть? Нет, не могу. Но и сделать я тоже ничего не могу. Терпи. И я потерплю. Осталось еще немного.
Я села за парту. С Саяниного места ко мне долетела записка:
«Знаешь, как я чувствую себя сейчас? Точно так же, как эта мышь…»
Раздался сдавленный писк. Животное четвертовали, и оказалось, что мышь все еще жива. Позвонки отцепили не до конца, поэтому зверушка стонала от адской боли. Это была пытка. Потом была лягушка. Девочки обезглавили ее, накапали на лапы ацетилхолин, вызывающий сокращение мышц, врубили какую- то попсу и засняли на сотовый телефон, как механически дергаются почерневшие лапки.
«Я твоя невеста, я твоя любовь, не найти мне места, закипает кровь…»
И мертвая лягушка, выпрыскивая из сосудов последние капли плазмы, плясала под эту музыку ради всеобщего смеха.
— Не найти, не найти тебе места! — хихикнула Уварова.
И вправду. Не найти.
Самый зловещий гогот вызвала центрифуга — круглая деревянная доска на тонкой подставке с прибитой к ней металлической трубкой. (Ох, я сейчас чувствую себя так, будто описываю приспособление эпохи инквизиции.) В эту трубку помещается животное — в нашем случае это был очень симпатичный невинный хомяк. Затем пластина раскручивается, создается эффект карусели. Опыт должен был доказать, что под воздействием ускорения животное теряет ориентацию в пространстве. После центрифугирования
