«Да у вас, батенька, флюс». – Вам ведь готовиться нужно, а тут я… Мне, наверное, лучше не отрывать вас…
– Нет, все отлично. Даже к лучшему. Располагайтесь. Я налью себе что-нибудь, вы присоединитесь?
Саймон ушел около десяти вечера.
Он оказался отличным собеседником, внимательным и умным. Он формулировал неожиданные и парадоксальные вопросы, но делал это так, что в них уже наполовину содержался ответ.
Не знаю, кто из нас оказался более полезен другому.
Завтра должно было начаться путешествие Сандры.
А мое, если судить по встрече с рефлектором, видимо, – закончиться.
И завтра мне предстояло сказать то, что я считал самым важным.
И, видимо, не один на один, в исповедальне, а – на той самой публичной лекции в Сорбонне.
Саймон рассказал мне о Сандре. Она была художником. Очень котирующимся, очень оригинальным, очень модным и очень востребованным.
До поры до времени. Ей платили все больше, заказы становились все соблазнительнее, она все чаще ориентировалась на вкус заказчика, стала повторяться, подлаживаться и терять стиль.
Творческий кризис, депрессия. Она больше не могла писать.
Он рассказал ей о классическом эксперименте в Стенфорде, когда в настольном лабиринте клали в определенное место кусочек сыра и запускали туда мышь. Она быстро выучивала дорогу к сыру и уже с третьего раза безошибочно находила его. А потом сыр класть перестали, и мышь уже с третьего раза понимала, что бегать по этому маршруту – бессмысленно. А параллельно в одну из аудиторий клали деньги, равные месячной стипендии. И студенты уже со второго раза – быстрее, чем мышь, уверенно шли именно к этой аудитории. Тогда деньги класть перестали. Но, говорят, студенты до сих пор все ходят и ходят туда ночами…
– Я попытался объяснить ей, что чем дольше она ходит одним и тем же маршрутом, тем меньше свободна, тем больше отклоняется от собственного пути… Она это понимает, но выпрыгнуть сама, видимо, не может… И я дал ей координаты Клуба.
Он смотрел на меня, спокойно ожидая каких-то откровений или хотя бы обнадеживающих слов, а я рассматривал свою клубную, черную с красным карточку и отчетливо представлял себе холеную благополучную мышь, день изо дня, в определенный час, с привычной вальяжностью входящую в современный дизайнерский лабиринт, снисходительно кивающую охранникам и поднимающуюся на персональном лифте туда, где уже давно не пахнет сыром.
Впереди была целая ночь, и я на нее рассчитывал, чтобы понять, что делать с этой свалившейся на меня лекцией.
Но почти сразу после ухода Саймона неожиданно позвонил Антуан.
– Слушай, я, кажется, знаю, где твой похититель чемоданов. Ну, тот, что испарился в Ницце. Если не возражаешь, я бы за тобой заехал, и мы бы совершили небольшую прогулку. Только возьми с собой его чемодан, чтобы, если я прав, дважды не ездить.
– Ты знаешь, я сегодня как-то…
– Не пойму, тебе нужен твой чемодан или нет? Он улетает из Парижа завтра вечером, а гоняться за ним по миру я все же не готов.
Я вспомнил, что было в моем багаже, и понял, что вот странность – ничего из этого мне, на самом деле, не нужно. Так недавно казалось необходимым, а теперь… Объяснить это Антуану я бы, правда, не взялся, к тому же вдруг пришла мысль, что сейчас мне очень неплохо было бы переключиться.
Я согласился и через двадцать минут уже сидел рядом с ним в машине, направлявшейся к левому берегу Сены.
Первые пять минут мы ехали как в заправском детективе – сосредоточенно глядя вперед и без единого слова. Все это время я размышлял, не стоило ли оставить себе в качестве сувенира тот запароленный диск с чудесной надписью «Здесь все», который лежал сейчас на заднем сиденье в точной копии моего чемодана.
– Что это у тебя с головой? – спросил Антуан, не отрываясь от дороги.
– От тебя ничего не скроешь. Знаешь анекдот о том, как Холмс встречает утром Ватсона и говорит «Ватсон, я знаю, что у вас новые кальсоны»?
– Ватсон, я знаю, что вы поранились, брея с похмелья голову. Я прав?
– Холмс, но как..?! Ладно, хвастайся уже. Как ты нашел мой чемодан?
Антуан усмехнулся и, не поворачиваясь, правой рукой нащупал на заднем сиденье папку для бумаг, переложил ее к себе на колени и, искоса бросая на нее короткие взгляды, вытащил один из листов. Потом зажег свет над зеркалом заднего вида и протянул лист мне:
– Колоритный оказался тип. Хочешь взглянуть?
В центре пустого листа бумаги размещался рисунок, который я несколько секунд рассматривал.
– Да… Ты увлекся рисованием комиксов? Злобная вышла физиономия.
– Злобная? – Антуан искоса взглянул на рисунок в моих руках. – Да ты держишь вверх ногами! Это же добрейший тип! Переверни картинку.
Я пожал плечами и послушно развернул рисунок на 180 градусов.
Видимо, у меня был довольно ошарашенный вид, потому что Антуан разразился утробными звуками, обозначавшими у него высокую степень веселья.
– Неплохая иллюстрация? Одна из любимых в моей коллекции. Понимаешь, загадка оказалась не совсем обычной. Я навел справки в аэропортах, в гостиницах, и – ничего. А потом вдруг прочел забавную легенду о Леонардо да Винчи, и она натолкнула меня на мысль об этом перевертыше… Хочешь, расскажу?
– Ну, расскажи.
– Говорят, когда Леонардо писал «Тайную вечерю», он все никак не мог найти образ Добра, воплощенный в Иисусе, и образ Зла, олицетворяемый Иудой. Однажды, слушая хор, он увидел среди певчих юношу и, будучи поражен его светлым и одухотворенным лицом, сделал с него несколько набросков. Образ Христа был найден. Но прошло два года, прежде чем фреска была почти завершена. Только Иуда по- прежнему не обрел своего лица. И вот однажды, возвращаясь домой поздно вечером, художник наткнулся на валявшегося в сточной канаве пьяницу – еще молодого, но грязного, обрюзгшего и опустившегося. Он приказал помощникам доставить оборванца прямо в собор, и сразу же начал писать с натуры, чтобы ухватить порочность, которой дышало его лицо. Когда он окончил работу, нищий протрезвел, раскрыл глаза и, увидев фреску, вскричал: «Я же знаю эту картину! Два года назад, когда я был певчим, какой-то художник написал с меня Христа!» Ну, как тебе?
– Познавательно. Не знал, что ты увлекаешься историей Возрождения. И что же, это навело тебя на мысль о двух одинаковых чемоданах?
– Да нет… Просто внезапно все сошлось. Видишь ли, этот твой мистер Икс был неуловим – вроде бы, понятно, куда он отправился, и вдруг – никаких следов. Я и подумал, что он не так прост и по каким-то причинам выдает себя за другого человека. И правда, выдает. Понимаешь, кажется, что это два человека, а на самом деле – нет. Мы ищем одного, а он исчез. Появился другой. Но его-то мы не ищем! Сменил профессию, образ жизни, даже имя. Почему – мне не ведомо. Как будто бы, ничего криминального, но странно… Вообще-то это традиционный трюк со спецагентами – из пункта А вылетает человек А, а в пункт Б прилетает уже человек Б. И никаких следов. Мы, впрочем, едем просто чемоданчики поменять. Но заодно присмотримся…
К этому времени мы доехали до Люксембургского сада и повернули в сторону госпиталя Валь-де- Грасс. У меня возникло странное ощущение продолжения грандиозной фантасмагории. Пока Антуан
