Ей казалось, она просидела так много часов…
Наконец пришел Мабл. Услышав скрежет ключа, Энни нашла в себе силы спрятать письмо на груди. Когда муж спросил, как дела, она простонала: «Кажется, я заболела. О…» И уронила голову на грудь. Энни в самом деле была больна, очень больна. Мабл уложил ее в постель — на огромную позолоченную кровать, где по спинкам все еще ползали купидоны, а сверху, в кистях и рельефных узорах, нависал роскошный балдахин. Немного полежав, Энни собралась с силами, чтобы раздеться, но прежде чем позвать мужа на помощь, она спрятала письмо в свой тайник.
На следующий день ей стало хуже. Мабл с тревогой склонился над ней. Энни металась среди подушек на сверкающей позолотой кровати; мужа она едва узнала. Мабл был растерян и испуган. Он понятия не имел, как надо ухаживать за больными. В доме не было даже градусника. Если Энни умрет… Нет, об этом он не хотел думать. Правда, тогда его тайна будет известна только ему одному… Но минусов тут гораздо больше. К тому же, если она умрет, не получив врачебной помощи, это может заинтересовать полицию… Будь что будет, придется вызвать врача. В доме, который он так старательно сторожил, появится-таки чужой человек. Но ничего не поделаешь, иного выхода нет. Он принес жене все, что может потребоваться больному; немного подумал: не придет ли в голову еще что-нибудь? Затем тихо спустился вниз, вышел на улицу и двинулся вдоль домов, вспоминая, где он видел на парадной двери медную табличку врача. Горничная в белой наколке выслушала его и сказала, что доктор непременно будет.
Доктор Аткинсон, худощавый, неопределенного возраста, похожий на крысу человечек с песочного цвета бровями и волосами и с дружелюбным взглядом из-под пенсне, нащупал у миссис Мабл пульс, измерил температуру, прислушался к затрудненному дыханию, посмотрел, как она мечется в постели. Энни была без сознания и бредила; дважды она пробормотала нечто такое, чего доктор не понял. Повернувшись к Маблу, он спросил:
— Кто ухаживает за больной?
— Я, — ответил Мабл угрюмо.
— Вы один?
— Да. Дочь… ее сейчас нет дома.
— В таком случае хорошо, если бы вам кто-нибудь помогал. Соседка, знакомая… Нужно очень внимательно заботиться о больной, если мы не хотим, чтобы у нее было воспаление легких.
Мабл смотрел на него пустым взглядом. Пригласить кого-нибудь в помощь? Чтобы в доме болтался чужой человек? Чтобы высматривал и вынюхивал?.. Чтобы сидел возле Энни?.. То, что Энни произнесла в бреду, не понял лишь Аткинсон. Мабл же понял — и содрогнулся.
Доктор оглядел комнату, такую странную от обилия позолоты и завитушек. Он попытался прикинуть, каков же доход этого человека; он уже догадался, что на службу Мабл не ходит.
— Что если вам взять сиделку? — спросил он. — Я могу прислать ее.
Мабл вдруг заговорил, быстро и горячо. Этого он уже не мог выдержать.
— Нет-нет. Не нужно сиделку. Я сам за ней буду ухаживать. Сиделку я не хочу.
Аткинсон пожал плечами.
— Нет так нет. Но ваша супруга нуждается в очень хорошем уходе, вы должны это знать. Нужно делать следующее… — И он объяснил, что следует делать Маблу. Но, объясняя, не переставал размышлять об этом странном человеке, который живет вдвоем с женой в убогом домишке, обставленном, как Букингемский дворец, дочери у него… сейчас нет дома, сам он не работает и ни за что не соглашается, чтобы кто-то ухаживал за больной женой.
Мистер Мабл кожей ощутил этот интерес. Он проклинал доктора про себя, под рубашкой у него тек холодный пот.
— Ну хорошо. Завтра к вечеру я к вам загляну, — сказал Аткинсон.
Так он и сделал. На следующей неделе он приходил к Маблам дважды в день.
А Мабл все это время терзался страхом и едва держался на ногах под грузом навалившихся на него забот. Все обстояло куда как скверно. От одного лишь Аткинсона, который все замечал своим острым взглядом, можно было сойти с ума; а тут еще над ним вновь нависли, мучая его сильнее, чем когда-либо прежде, былые кошмары. Мабл ловил себя на том, что его беспокойный мозг изобретает все новые и новые варианты, в основе которых одна мысль: догадается ли о чем-нибудь Аткинсон или нет, поймет ли он что- нибудь в бормотании Энни?.. И что думают Аткинсон и соседи о причине отказа Мабла от помощи?.. Он знал, что все они давно заинтригованы тем, что происходит в доме; знал, что все они с завистью и злорадством обсуждают их покупки, платья Энни, великосветское поведение Винни, что их невероятно интересует, куда делась Винни… Правда, они, скорее всего, уверены, что она вернулась в интернат.
Тревожила его и Энни. Она была трудной больной. С мужем она едва разговаривала, а впадая в беспамятство, с ужасом отворачивалась от него. Она требовала постоянной заботы. Готовя ей еду, он чувствовал, что ничего более трудного ему в жизни не приходилось делать. Действительно, он никогда не стоял у плиты, не возился с кастрюлями. Варить кое-как было нельзя: чертов Аткинсон то и дело являлся и просил показать, а то и пробовал блюда, которые Мабл готовил для Энни. Маблу приходилось сражаться и с поваренной книгой миссис Битон — той самой, которую столько изучала, чтобы угодить своему дорогому Уиллу, бедная Энни; и вести переговоры с торговцами, которые в последнее время все чаще его навещали: Аткинсон был очень строг, он не разрешал ему оставлять больную без присмотра и уходить надолго. Мабл, весь в мыле, бегал из кухни то к парадной двери, то в спальню — Энни то и дело звонила в оставленный возле постели колокольчик, — потом опять возвращался к плите. Редко ему удавалось хотя бы со второй попытки приготовить что-то съедобное; плита уже снилась ему во сне…
И все время над ним висела угроза, что он сам заболеет. Тогда уж Аткинсон не станет его слушать и обоих уложит в больницу. А если он тоже начнет бредить, как Энни?.. От одной этой мысли он холодел и впадал в столбняк. Нет, он должен, как никогда, следить за своим здоровьем. Раньше он не думал об этом — и вот расплата! Мабл то и дело совал себе под мышку градусник, внимательно разглядывал себя в зеркало. Он даже от виски отказался на время, хотя безумно тосковал по нему.
Постоянное напряжение сильно мучило его. Полные забот дни, беспокойные ночи — ему приходилось часто вставать из-за Энки — невероятным грузом легли на его и без того истрепанные нервы. Не мог забыть он и о клумбе… Немудрено, что его мания завладевала им все сильнее. Часто бывало: разбуженный ночью колокольчиком Энни, он вскакивал, делал, что требовалось, а потом, крадучись, спускался в гостиную, чтобы посмотреть в окно на клумбу и убедиться, что там все по-старому. Иногда — раньше с ним подобного не было — он даже просыпался сам, мучимый неопределенным страхом, и бежал все к тому же окну.
Как ни странно, Энни поправилась. На это не рассчитывал даже Аткинсон, но главное, Энни сама не хотела выздоравливать. Просто не хотела, и все. Она хотела умереть.
Но она поправилась. Жар, не отпускавший ее много дней, спал. Она лежала исхудавшая, бледная, с изможденным, как обычно у выздоравливающих, лицом. Аткинсон отменил компрессы, которые то и дело менял ей Мабл. Она уже садилась в кровати, похожая в своей ночной рубашке, сплошь из вышивки и кружев, в халате и чепце на странную белую мумию. Доктор объяснил Маблу, что опасность еще не вполне миновала: после приступа лихорадки могут быть рецидивы. Не исключены осложнения на сердце, даже воспаление легких, так что миссис Мабл не должна торопиться вставать.
— Конечно, — добавил Аткинсон, — трудно допустить, что она встанет. Она слишком слаба, чтобы стоять на ногах.
Энни в задумчивости лежала в постели. Мысли ее были ясными, голова — чистой и свежей, как зимнее утро; такое бывает после долгих периодов жара. Но ею овладела ужасная убийственная депрессия — тоже частое следствие затяжной болезни, — которая способна омрачить даже безоблачное будущее. А у Энни будущее совсем не было безоблачным. Она слышала, как муж ходит внизу, выполняя бесконечную череду домашних дел… От одной мысли о нем у нее пересыхали и начинали болеть губы. Нет, Энни не ненавидела мужа, даже сейчас она не была способна на это. Она чувствовала, что ненавидит себя. Она потеряла его любовь, ту любовь, что ненадолго сделала мир прекрасным. Заглядывая вперед — насколько она была способна на это, — Энни не видела там никакого просвета. Сознание, что ей известна страшная тайна — известно, что находится в заброшенной клумбе, — причиняло ей боль. Нет, в будущем у нее нет ничего хорошего. Она охотно взглянула бы в глаза опасности, нависшей над мужем — и, как она хорошо понимала, над ней тоже, — если бы была уверена, что Уилл хочет этого. Но ей было ясно: он желает как раз
