Девять кусков железа по четверть фунта каждый произвели на причале ужасное действие – кто-то из французов бился в агонии, кто-то лежал неподвижно. У Бонапарта четверть мильона солдат, сейчас их стало на несколько человек меньше. Это не назовешь даже каплей в море, даже молекулой. Теперь барказ был вне досягаемости, и Хорнблауэр повернулся к сидевшему рядом с ним Карджилу.
– Вы неплохо справились с вашей задачей, мистер Карджил.
– Спасибо, сэр.
Хорнблауэр поручил Карджилу высадиться вместе с морскими пехотинцами и обеспечить эвакуацию.
– Но было бы лучше, если б вы сначала отослали барказ, а до последнего момента держали ял. Тогда барказ смог бы прикрыть отступление своей пушкой.
– Я думал об этом, сэр. Но я до самого конца не знал, сколько людей окажется в последней группе. Поэтому я придержал барказ.
– Может быть вы и правы, – недовольно пробурчал Хорнблауэр, но чувство справедливости возобладало. – Вы действительно поступили правильно.
– Спасибо, сэр, – сказал Карджил и, помолчав, добавил: – Мне так хотелось, чтоб вы разрешили мне пойти с вами, сэр.
«Странные у некоторых людей вкусы», – с горечью подумал Хорнблауэр. Действительно, слова странные, учитывая, что у их ног лежит без сознания Котар с перебитой рукой. А Хорнблауэр еще должен успокаивать растревоженные чувства обидчивых молодых людей, рвущихся к славе и к повышению, которое эта слава может им принести.
– Думайте головой, – сказал он, принуждая себя мыслить логически. – Кто-то должен был организовать оборону причала, и именно вы лучше всего подходили для этого.
– Спасибо, сэр, – повторил Карджил с прежней идиотской тоской.
Неожиданная мысль заставила Хорнблауэра обернуться через плечо. Ему пришлось всматриваться, хотя он знал, куда надо смотреть. Очертания холмов изменились. Потом он увидел серый дымок, по-прежнему поднимавшийся над вершиной. Семафора не было. Не было больше громадины следившей за всеми перемещениями Прибрежной эскадры. Опытные британские моряки, такелажники, плотники не смогли бы починить его меньше, чем за неделю. Французам на это понадобится не меньше двух недель, даже трех, по его оценкам.
А вот «Отчаянный» поджидает их, грот-марсель обстенен, как и полтора часа назад. Судно для ловли омаров и ял подошли к правому борту, Карджил направил барказ к левому: при спокойной воде и слабом ветре нет необходимости подводить шлюпку к подветренному борту.
– Шабаш! – сказал Карджил.
Шлюпка скользнула к борту. Сверху, совсем близко, смотрел на них Буш. Хорнблауэр схватился за фалрепы и подтянулся. Как капитан он имел право подниматься первым, этого же требовал долг. Он оборвал бросившегося с поздравлениями Буша.
– Поднимите раненого как можно быстрее, мистер Буш. Пришлите носилки за мистером Котаром.
– Он ранен, сэр?
– Да. – Хорнблауэру не хотелось входить в излишние объяснения. – Вам придется привязать его к носилкам и поднимать на гордене. У него перебита рука.
– Есть, сэр. – Буш понял, что Хорнблауэр не в настроении разговаривать.
– Врач готов?
– Он приступил к работе.
Буш указал на двух раненых, которых подняли с яла и собирались нести вниз.
– Очень хорошо.
Хорнблауэр двинулся к своей каюте – не надо объяснять Бушу, что он должен написать рапорт, не надо извиняться. Как всегда после операции, он жаждал уединиться в тишине каюты, сильнее даже чем мечтал расслабиться и отдохнуть. Но сделав два шага, он снова внутренне напрягся. Это еще не конец. Рано успокаиваться. Он выругался грязными словами, которые так редко употреблял.
Он должен разобраться с Гримсом, причем немедленно. Надо решать, что же делать. Наказать? Наказать человека, за то что он трус? Это все равно что наказать человека за рыжий цвет волос. Хорнблауэр переступил с ноги на ногу, не в состоянии сделать ни шагу. Он пытался принудить свой усталый рассудок к действиям. Наказать Гримса за то, что обнаружил трусость. Это ближе к делу. Гримса это не исправит, но другие матросы не посмеют проявлять трусость. Есть офицеры, которые наказывают не ради дисциплины – нет, они искренно верят, что преступление должно влечь за собой наказание, подобно тому, как грешники должны отправляться в ад. Хорнблауэр не чувствовал в себе той божественной власти, которую полагали само собой разумеющейся другие офицеры.
Однако действовать придется. Он подумал о трибунале. Он будет единственным свидетелем, но трибунал ему поверит. Его слова решат судьбу Гримса, а потом… потом веревка палача или, в крайнем случае, пять сотен кошек. Гримс будет кричать от боли, пока не лишится сознания, его откачают, чтоб на следующий день вновь подвергнуть мучениям, и так день за днем, пока он не превратится в бормочущего, заикающегося дурачка, бессмысленного, бессильного идиота.
Мысль эта вызвала у Хорнблауэра отвращение. Но он вспомнил, что команда уже наверняка догадалась. Быть может, наказание Гримса уже началось, но дисциплину на «Отчаянном» надо сохранять. Хорнблауэр должен исполнять свой долг, он должен платить за то, что он флотский офицер – как терпит морскую болезнь, как рискует жизнью. Надо немедленно посадить Гримса под арест, и, пока Гримс будет сидеть в кандалах, что-то решить. Он шагнул в каюту, не испытывая ни малейшего удовлетворения при мысли об отдыхе.
Он открыл дверь. Проблем не осталось, остался только ужас, дикий ужас. Гримс висел на веревке, продернутой через крюк, на котором крепилась лампа. Он мерно покачивался вместе с кренящимся судном, волоча по палубе колени. Лицо его почернело, язык вывалился – эта жуткая качающаяся вещь на самом деле ничуть не походила на Гримса. У этого человека не хватило смелости принять участие в вылазке, но, когда он все понял, когда команда показала свое к нему отношение, у него хватило решимости на такое – медленно удавиться, спрыгнув с койки.
Из всей команды «Отчаянного» один Гримс, пользуясь положением капитанского вестового, мог обрести требующееся для этого уединение. Он понял, что его ждут кошки или виселица, матросы начали над ним издеваться – какая горькая ирония, что семафорную станцию, на которую он побоялся напасть, охраняли всего лишь беззащитный штатский и его жена.
Шлюп плавно покачивался на волнах, свесившаяся голова и мотающиеся руки покачивались вместе с ним. Хорнблауэр стряхнул охвативший его ужас, принуждая себя мыслить ясно, превозмогая усталость и отвращение. Он подошел к двери – часового еще не поставили, но это простительно, ведь морские пехотинцы только что вернулись на борт.
– Пошлите за мистером Бушем, – сказал он. Через минуту появился Буш и тоже напрягся, увидев качающееся тело.
– Я попрошу вас немедленно убрать это, мистер Буш. Выбросьте его за борт. Похороните. Похороните по-христиански, если хотите.
– Есть, сэр.
Произнеся эту формальную фразу, Буш замолк. Он видел, что Хорнблауэр сейчас еще менее склонен к разговорам, чем несколько минут назад. Хорнблауэр прошел в штурманскую рубку и упал в кресло. Так и сидел он без движения, положив руки на стол. Почти сразу он услышал, как прибыл посланный Бушем отряд, услышал удивленные возгласы и даже смешок, но все мгновенно стихло, стоило матросам понять, что он сразу за дверью. Голоса перешли в хриплый шепот. Что-то упало, потом что-то поволокли по палубе. Хорнблауэр понял, что тела в каюте больше нет.
Он поднялся на ноги и твердым шагом вошел в каюту, как человек, против воли идущий на дуэль. Он не хотел этого, каюта вызывала у него отвращение, но на крохотном суденышке ему некуда было больше идти. Он должен привыкать. Пришлось отбросить жалкую мысль, что можно перебраться в твиндек за перегородку, а сюда переселить, скажем, унтер-офицеров. Это повлекло бы за собой бесконечные неудобства, а главное – бесконечные кривотолки. Он должен жить здесь, и чем больше он будет себя в этом убеждать, тем меньше ему будет этого хотеться. Он так устал, что едва держался на ногах. Он подошел к
