требовалось таких усилий, чтоб удерживать маленькое судно против ветра. Теперь оно вздымалось и падало посвободней, более причудливо и с меньшим напряжением. Шлюп по-прежнему бешено подпрыгивал и по-прежнему черпал воду наветренным бортом, но поведение его изменилось, стоило ему покориться ветру, отказаться от борьбы со стихией, грозившей разорвать его напополам.
Буш, указывая в наветренную сторону, протягивал Хорнблауэру подзорную трубу. Серый горизонт, поминутно заслоняемый вздымающимися валами, был еле виден. Небо и море заплясали перед объективом. Прочесывать горизонт в направлении, указанном Бушем, было трудно, делать это приходилось урывками, но наконец что-то мелькнуло в поле зрения. Вскоре Хорнблауэру удалось снова поймать его в подзорную трубу – сказывались долгие годы обращения с этим прибором – и рассмотреть получше.
– «Наяда», сэр, – прокричал Буш в самое ухо. Фрегат был в нескольких милях с наветренной стороны. Он, как «Отчаянный», лежал в дрейфе, поставив один из новомодных штормовых марселей, очень узкий и без рифов. Это, видимо, давало большие преимущества – даже одно снижение веса не могло не сказаться – но Хорнблауэр, глядя, как ведет себя «Отчаянный» под грот-стеньги-стакселем, не испытывал недовольства. Из вежливости он мог бы сказать об этом, возвращая трубу, но даже вежливость не могла заставить его беседовать на таком ветру, и Хорнблауэр ограничился кивком. Присутствие «Наяды» на западе подтверждало, что «Отчаянный» занял верную позицию, а за «Наядой» Хорнблауэр различил «Дориду», вздымавшуюся и падавшую на самом горизонте. Хорнблауэр сделал все, что от него требовалось. Разумный человек в таком случае должен позавтракать, пока есть такая возможность. Разумный человек не станет обращать внимание на желудок, встревоженный новым характером качки.
Приятная неожиданность случилась, когда Хорнблауэр добрался до своей каюты: явился с докладом Хьюфнил баталер, и выяснилось, что при первых признаков надвигающегося шторма Буш и Хьюфнил подняли с постели кока и заставили его варить пищу.
– Это замечательно, мистер Хьюфнил.
– Таков был ваш приказ, сэр.
Хорнблауэр вспомнил. Он оставил такую инструкцию как только прочитал приказы Корнваллиса, указывающие позицию «Отчаянного» на время западных штормовых ветров. До того, как из-за шторма пришлось погасить на камбузе огонь, Симмондс успел сварить в корабельных котлах триста фунтов соленой свинины и триста фунтов сушеного гороха.
– Почти совсем доварились, сэр, – сказал Хьюфнил. Значит ближайшие три дня – или даже четыре – матросы будут есть не одни сухари. Они получат холодную отварную свинину и холодную гороховую похлебку – ту самую, которой, согласно детской песенке, обжегся человек с Луны.
– Спасибо, мистер Хьюфнил. Вряд ли шторм продлится более четырех дней.
Столько и продолжался этот шторм, за которым наступила зима – худшая зима, какую знало человечество. Эти четыре дня «Отчаянный» лежал в дрейфе, волны молотили его, ветер бичевал. Хорнблауэр озабоченно просчитывал боковой снос. Когда ветер стал севернее, внимание Хорнблауэра с Уэссана переключилось на остров Сен, южнее подступов к Бресту. Лишь на пятый день «Отчаянный» смог поднять взятые в рифы марсели и лавировать обратно на позицию, а Симмондс – развести на камбузе огонь и накормить команду – а с ней и Хорнблауэра – горячей отварной говядиной вместо холодной вареной свинины.
Даже и теперь свежий ветер вздымал Атлантические валы на всю их исполинскую высоту. «Отчаянный» взлетал вверх, а потом стремительно падал вниз, одновременно закручиваясь штопором под ударами волн, бьющих в наветренный борт, по-своему, по-особому шатался, когда набегала «бродячая волна», и еще хуже раскачивался, когда необычно высокий вал отнимал ветер у парусов. Но помпы, работая по часу каждую вахту, поддерживали трюм сухими, а меняя галс каждые два часа, «Отчаянный» с трудом лавировал обратно в открытое море, выигрывая не более полумили против ветра на каждом галсе, чтобы в конце концов к следующему шторму добраться до прежней, более безопасной позиции.
Получилось, что эти шторма были как бы расплатой за слишком хорошее лето. Возможно, мысль эта была не такой уж нелепой. Во всяком случае, Хорнблауэр находил основания для теории, согласно которой непогода бушевала дольше обычного именно из-за того, что ее слишком долго сдерживало стоявшее все лето высокое давление. Так или иначе, крепкий ветер дул четыре дня после первого шторма и перешел в налетевшую с запада бурю, почти ураган. Кошмарные серые дни под низко нависшими тучами сменялись чуткими черными ночами, ветер без устали ревел в такелаже, наполняя уши неумолчным звоном, и казалось, что угодно отдашь за спокойную минутку, но ни за какую цену невозможно было купить и секундной передышки. Скрип и стон корабельной древесины мешался с ревом ветра, деревянные конструкции вибрировали вместе с такелажем. Не верилось, что тело и мозг, измученные беспрестанным шумом и усталостью, выдержат хотя бы еще минуту, но они выдерживали день за днем.
Буря сменилась крепким ветром, таким, что на марселях хватало одного рифа, и потом, невероятным образом, ветер вновь перешел в бурю, третью бурю за месяц, и вся команда обновила синяки, полученные в прежних падениях. И в эту бурю Хорнблауэр прошел через душевный кризис. Дело было не просто в расчетах, все было куда сложнее. Он пытался сохранять внешнюю невозмутимость, выслушивая утренние доклады Буша, Хьюфнила и Уоллеса (Уоллес был врач). Он мог бы собрать их на военный совет, оградить себя на будущее – получить их письменные заключения, дабы предъявить их следствию, если дело до того дойдет. Но это было бы не в характере Хорнблауэра – ответственность была воздухом, которым он дышал; так же не мог от нее уклониться, как не мог перестать дышать.
В тот день, когда удалось наконец поставить зарифленные марсели, он решился.
– Мистер Провс, я буду премного вам обязан, если вы укажете курс, чтобы нам подойти к «Наяде» на расстояние, с какого можно прочесть сигналы.
– Есть, сэр.
Хорнблауэр, стоявший на шканцах под адским, нестихающим ветром, ненавидел Провса за его беглый, вопросительный взгляд. Конечно, кают-компания обсуждала эту проблему между собой. Конечно, они знали о нехватке питьевой воды. Конечно, они знали, что Уоллес доложил о трех случаях воспаления десен – первом признаке цинги на флоте, цингу в целом победившем. Конечно, они гадали, когда же капитан сдастся, – возможно, даже заключали пари о конкретной дате. И проблема, и решение были его, а не их. «Отчаянный» лавировал по бурному морю к месту на ветре и немного впереди от «Наяды», чтобы флаги отдувались ветром под нужным углом и их можно было прочесть.
– Мистер Форман. Сигнальте «Наяде», пожалуйста. «Прошу разрешения вернуться в порт».
– «Прошу разрешения вернуться в порт». Есть, сэр. «Наяда» была единственным кораблем Прибрежной эскадры в пределах видимости, а значит, ее капитан был старшим на позиции. Любой капитан был старше капитана «Отчаянного».
– «Наяда» подтверждает, сэр, – доложил Форман, затем, через несколько секунд: – «Наяда» – «Отчаянному», сэр. «Вопрос».
Это можно было сформулировать и повежливее. Чамберс с «Наяды» мог бы просто посигналить «Будьте добры объяснить причину», или что нибудь в том же роде. Но простой вопросительный флажок поднять было и проще, и быстрее. Хорнблауэр сформулировал свой ответ так же лаконично.
– «Отчаянный» – «Наяде»: «Воды на восемь дней». Хорнблауэр ждал, пока ответ появится на сигнальном фале «Наяды». Это не было согласие; если это и было разрешение, то разрешение с оговоркой: – «Наяда» – «Отчаянному», сэр, «Останьтесь еще на четыре дня».
– Спасибо, мистер Форман.
Хорнблауэр пытался ни голосом, ни выражением лица не выдать охвативших его чувств.
– Бьюсь об заклад, у него самого воды на два месяца, сэр, – сердито сказал Буш.
– Надеюсь, что так, мистер Буш.
До Торского залива семьдесят лиг; два дня пути при попутном ветре. Никакого запаса на случай непредвиденных обстоятельств. Если на исходе четвертого дня ветер сменится на восточный, что вполне возможно, они не доберутся до Торского залива и за неделю. Даже если подойдут водоналивные суда, они запросто могут разминуться с «Отчаянным». Даже если этого не случится, море может оказаться слишком бурным для шлюпок. Команде «Отчаянного» грозит смерть от жажды. Хорнблауэру нелегко было просить – он вовсе не желал показаться одним из тех капитанов, кто только и мечтает вернуться в порт. Он ждал до последнего. Чамберс увидел дело с другой стороны – люди часто смотрят так на чужие неприятности. Для Чамберса это был способ продемонстрировать непреклонность. Способ простой, удобный и дешевый.
