— Зачем это забывать отца и мать? — говорит Катя. — Я вас никогда не забуду.
— Не мешай, — говорит Митя и продолжает читать:
— 'Если же принц возьмет в жены другую, то на первой же заре после их брака сердце твое разорвется на части, и ты превратишься в морскую пену…' — 'Пусть', — проговорила Русалочка и побледнела как смерть'.
Не успел Митя дойти до этих слов, как случилось то, чего ждала Саша. Катя заплакала и закричала:
— Зачем ты читаешь такую книжку? Такую злую книжку?
— Если ты будешь вопить, я больше не стану читать, — сердито говорит Митя.
— А я и не хочу слушать про таких ведьм!
— Тогда убирайся! — подает голос Анисья Матвеевна.
— Я не хочу убираться.
— Тогда слушай.
И Митя беспощадно продолжал, а Катя слушала, мучаясь и страдая, как Русалочка выпила огненный напиток и упала замертво. Как потом с каждым ее шагом ей чудилось, будто она наступает на иглы или острые ножи. С трудом, под Катины вопли, Митя перевалил через женитьбу принца и добрался наконец до воздушных созданий, которые обещали Русалочке бессмертную душу.
— 'У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут заслужить ее себе добрыми делами, — читал он. — Триста лет мы посильно делаем добро, а потом получаем в награду бессмертную душу…'
— Триста лет очень долго, — плача, говорит Катя.
— Твое пожелание учтено, слушай… 'Может быть, и раньше! — прошептала одна из дочерей воздуха. — Невидимыми влетаем мы в жилища людей, где есть дети…', слушай, Катерина! — '…и если находим там доброе, послушное дитя, которое радует своих родителей и достойно их любви, то улыбаемся, — и срок нашего испытания сокращается… — из нашего трехсотлетнего срока вычитается год. Если же мы встречаем злого, непослушного ребенка, мы горько плачем, — и каждая слеза прибавляет лишний день к долгому сроку нашего испытания'.
— Брехня! — сказал Женя.
— Ну вас всех в болото! — с сердцем сказал Митя. — Вам читать — это просто каторжный труд, какая-то казнь египетская. Вместо того чтобы слушать и наслаждаться…
— Митя, — неожиданно перебивает Анюта, — 'Ганс' — это немецкое имя?
— Немецкое.
— А как же тогда Ганс Христиан Андерсен? — испуганно спрашивает она.
— Слушай, Анюта, опять ты развиваешь свою порочную идею. Сколько раз я тебе объяснял, что немец и фашист это не одно и то же.
— Андерсен — датчанин. Есть такая очень хорошая маленькая страна — Дания, — отзывается Саша, понимая, что отдать Ганса Христиана немцам Анюта не может.
— Эх, — говорит Анисья Матвеевна, собирая со стола грязную посуду, — ни один мужик того не стоит, чтоб из-за него отца и мать забыть, и голосу лишиться, и ходить как по раскаленным углям, да еще триста лет без толку по свету мотаться!
— Неожиданный какой вывод! — говорит Митя. — Не того добивался Ганс Христиан Андерсен, когда писал свою бессмертную сказку. Почему ты смеешься, Саша? Вы все реалисты, и я больше вам сказок читать не буду, у вас нет воображенья.
— У меня есть воображенье! — говорит Катя, которая не терпит, чтоб у нее не было чего-то, что есть у других.
Дзинь… Дзинь…
Два звонка, значит, к Поливановым. Саша открыла дверь. На лестничной площадке стоял Женя. Он держал шапку в руках, волосы у него были причесаны на косой пробор, а башмаки начищены до блеска.
— Что случилось? — спросила Саша. Глаза его смотрели растерянно, он переступал с ноги на ногу и молчал. И в ту же минуту Саша поняла, что вопрос ее груб, неуместен: человек просто пришел в гости. — Проходи, проходи в комнату! — бодро сказала Саша, стараясь замять неловкость. — Девочек нет, но они скоро придут.
Он разделся в коридоре, повесил пальто на поливановский крючок, — видимо, приметил его еще с прошлого раза. Потом вошел в комнату и сел на то место, где сидел, слушая Митино чтение. На лбу и на руках царапины подсохли, кое-где зажили, но через всю щеку от виска к подбородку вилась причудливая царапина, уже покрывшаяся корочкой. От виска она шла к носу, но там, сделав крутой поворот, стремительно бежала к уху, а от уха через шею — к губам.
И Саша, не удержавшись, опять спросила:
— Слушай, кто тебя так изукрасил?
Женя огляделся, встал, приоткрыл дверь в коридор, потом в соседнюю комнату.
— Это секрет, — сказал он.
— Я никому не скажу.
— Поклянитесь.
— Клянусь.
— Нет, надо как следует.
— Черт меня раздери на тонкие полоски, — сказала Саша.
Он посмотрел на нее с уважением и, еще раз оглянувшись, таинственно сказал:
— Кошку душил.
— Зачем?
— Выпало такое испытание. И все. Если вы кому скажете…
— А тельняшку на груди зачем нарисовал?
— Моя кличка 'Моряк'. Если вы… Отворилась дверь, и вошла Анисья Матвеевна.
— Ну, чего пожаловал? — сказала она с порога.
— Он в гости пришел, — откликнулась Саша.
— В гости!! Скажет тоже! Повадился на наш двор, со всеми дерется, беспорядок устраивает, а теперь в гости.
Женя даже бровью не повел, он неотрывно смотрел на Сашу.
— Я его пригласила! — сказала Саша, и Женя вздохнул с облегчением.
Он стал приходить почти каждый день. И Поливанов даже спросил Сашу:
— Он решил у нас навеки поселиться?
Они вместе с Анютой делали уроки, вместе лепили на дворе снежную бабу, и Женя довольно мужественно сносил крик мальчишек про жениха и невесту. Он кому-то пообещал съездить по уху, кому-то съездил. Ребята не сразу сдались, они еще долго дразнили Женю, особенно когда выяснилось, что они с Анютой поджидают друг друга по пути в школу. Но потом умолкли: во дворе появился парень, которого мама обряжала в гольфы, и все страсти перекинулись на него. 'Гога! — кричали ему. — Гогочка!'
Саша пыталась как-то вернуться к разговору о кошке, которую зачем-то надо было душить.
— И не страшно тебе было? Не жалко? Но Женя хмуро ответил:
— И так уж я вам проболтался. Но теперь — все! Саша оставила его в покое и больше расспрашивать не стала, твердо зная, что рано или поздно все выяснится — или нечаянно, или сам скажет. Нет ничего тайного, что не стало бы явным!
Женя был человеком во многих отношениях примечательным. У него было две макушки. Он умел шевелить ушами. Он был бесстрашен, не то что соседский Алик, который боялся собак, боялся входить в темную комнату и ревел по всякому поводу, как девчонка.
Алик не умел придумывать игры. Женя каждый день придумывал что-нибудь новое. Они с Анютой сочинили тайную азбуку. Они вылепили из пластилина целую страну — людей, слона, верблюда, а из картона и Катькиных кубиков построили дома. Как назвать страну — долго не думали, просто взяли название из книжки: Синегория. Анисья Матвеевна ругалась, однажды она разорила Синегорию. Аня ревела, а Женя стоял молча, крепко стиснув зубы.
