таким несчастным. На борту «Краба» с нетерпением ждали Харкорт, Джерард и остальная команда. Надо сохранять невозмутимый вид. Надо выполнять свой долг.
– Можете пропустить «Дерзкого», мистер Харкорт, – сказал Хорнблауэр. – Все улажено.
– Улажено, милорд? – Это переспросил Джерард.
– Камброн отказался от своей затеи. Они мирно возвращаются во Францию.
– Во Францию? Во Францию? Милорд…
– Вы слышали.
Они взглянули на полоску моря между кораблями, алую в свете заката. На «Дерзком» реи обрасопили по ветру.
– Вы приказываете пропустить их, милорд? – не отставал Джерард.
– Да, черт вас побери, – рявкнул Хорнблауэр и тут же пожалел и о своем раздражении, и о резкости. Он повернулся к лейтенанту: – Мистер Харкорт, мы направляемся в Порт-оф-Спейн. Полагаю, хотя ветер и попутный, вы предпочтете не проходить Драконьей Пастью в темноте. Разрешаю вам дождаться рассвета.
– Есть, милорд.
Даже и теперь его не оставили в покое.
– Обед, милорд? – спросил Джерард. – Я прикажу подать немедленно.
Бессмысленно отнекиваться – за этим последует тягостный спор. Лучше уж покориться и сделать вид, что ест. Однако это означало, что даже в каюте он не сможет сделать, что хочет – упасть на койку, закрыть лицо руками и отдаться своему горю. Пришлось сидеть, расправив плечи, пока Джайлс сперва накрывал, потом убирал со стола, пока тропический закат догорел и тьма сгустилась над утлым суденышком. Только тогда, после «спокойной ночи, милорд» Джайлса, он смог погрузиться в темную пучину своих мыслей. Он больше не джентльмен. Он обесчещен. Все кончено. Ему придется оставить командование – уйти в отставку. Как посмеет он взглянуть на Барбару? Как отважится поднять глаза на сына, когда тот вырастет и узнает правду? Аристократические родичи Барбары только понимающе хмыкнут. Никогда больше ему не ходить по шканцам, никогда не ступать на борт под свист боцманских дудок, касаясь рукой треуголки. Никогда. Его карьера кончена; все кончено. Он пошел на жертву добровольно и хладнокровно, однако от этого не легче. Мысли его двинулись по второй половине круга. Мог ли он поступить иначе? Завернуть в Кингстон или Порт-оф-Спейн – но тогда «Дерзкий» бы ускользнул, они и так достигли пролива Тобаго почти одновременно. Пусть даже он бы взял подкрепление – что маловероятно – все равно было бы не успеть. Допустим, он остался в Кингстоне и послал в Лондон депешу. Да, он бы обелил себя перед властями. Но насколько депеша опередит Бонапарта? На две недели? Наверное, и того меньше. Адмиралтейские клерки поначалу сочтут ее бредом безумца. Пока она ляжет на стол Первому лорду, пока попадет в Кабинет, пока ее обсудят, пока известят французского посла, пока согласуют совместные действия… И какие действия? Допустим, Кабинет не счел его пустым паникером и не выбросил депешу в корзину. Пришедший в упадок английский флот не успеет вовремя выйти в море, тем более – взять под наблюдение все французское побережье и помешать «Дерзкому» в его задаче – доставить по назначению свой смертоносный груз. Тем временем весть, что Бонапарт на свободе, неминуемо просочится и всколыхнет Францию. Италия и без того охвачена мятежом. Написав в Лондон, он бы оградил себя от нареканий, но долг – не в том, чтобы избежать упреков. Он обязан был действовать и поступил единственно возможным способом. Ничто иное не остановило бы Камброна. Он знал, в чем его долг. Он знал, какую цену придется платить, и заплатил. Мир на земле куплен ценою его чести. Он больше не джентльмен – мысль, описав круг, вернулась в исходную точку. Рассудок мучительно метался, словно человек, в кромешной тьме провалившийся в сточную канаву. Скоро мир узнает о его позоре. Камброн не смолчит, другие французы – тоже. Вскоре мир узнает – британский адмирал поручился честью, твердо сознавая, что лжет. Пока этого не произошло, он должен сложить с себя полномочия и подать в отставку. Это надо сделать немедленно – его обесчещенный флаг не может долее развеваться по ветру. Он не имеет права командовать порядочными людьми. Завтра в Порт- оф-Спейне он увидится с губернатором Тринидада. Завтра он скажет, что у вест-индской эскадры больше нет главнокомандующего. Губернатор предпримет официальные шаги, извести эскадру, как если бы главнокомандующий скончался от желтой лихорадки или апоплексического удара. Таким образом анархия будет сведена к минимуму и смена командования пройдет без особых затруднений. Губернатор, конечно, решит, что он сошел с ума – если Хорнблауэр не сознается в своем позоре, то, возможно, завтра же окажется в смирительной рубашке. А потом губернатор узнает правду и почувствует смешанную с презрением жалость. Теперь до конца жизни его будут только жалеть и презирать. Барбара… Ричард… Рассудок не находил покоя – несчастный барахтался в зловонной трясине, окруженный ночной мглой. Ночная мгла уже рассеивалась, когда в каюту, постучавшись, вошел Джерард. Слова замерли у него на губах, когда он увидел бледное под загаром лицо и запавшие глаза Хорнблауэра.
– Вам нездоровится, милорд? – спросил он с тревогой.
– Нет. Что вы хотели сказать?
– Мистер Харкорт свидетельствует свое почтение, милорд, и сообщает, что мы у входа в Драконью Пасть. Ветер свежий норд-тень-ост. Мы сможем войти в пролив, как только рассветет, милорд. Якорь бросим в Порт-оф-Спейне в две склянки послеполуденной вахты, милорд.
– Спасибо, мистер Джерард. – Медленно, с усилием произнесенные слова звучали холодно. – Передайте мистеру Харкорту мои приветствия и скажите, что я со всем согласен.
– Есть, милорд. Поскольку это первый заход вашего флага в Порт-оф-Спейн, то надо обменяться салютами.
– Очень хорошо.
– Губернатор стоит выше вас по рангу, милорд, так что первый визит за вашей милостью. Прикажите его известить?
– Спасибо, мистер Джерард. Буду премного обязан.
Это пытку еще предстоит вынести. Надо привести себя в должный вид – нельзя выходить на палубу немытым и нечесаным. Никуда не денешься – надо бриться и слушать болтовню Джайлса.
– Пресная вода, милорд, – объявил Джайлс, внося дымящийся котелок. – Капитан разрешил, все равно мы сегодня заправляемся водой. Каким наслаждением, какой светлой радостью было бы в иных обстоятельствах умыться пресной водой – но он не радовался. Радостно было бы стоять на палубе, покуда «Краб» проходит Драконьей Пастью, разглядывать незнакомый пейзаж – но и это не утешало. Радость могли бы доставить чистое белье и даже жесткий крахмальный галстук, даже лента, звезда и шпага с золотым эфесом. Как радовали бы его тринадцать залпов с берега и ответные выстрелы «Краба» – но радости не было, только мучительная мысль, что никогда больше пушки не будут палить в его честь, что никогда команда не вытянется по струнке, провожая его с корабля. Все равно, нельзя раскисать. Надо расправить плечи и ступать твердо. Он даже заморгал, удерживая слезы – он не расплачется, словно сентиментальный французишка. Небо над головой было синее-синее – лучше б ему быть черным. Губернатор оказался грузным генерал-майором, тоже при орденской ленте со звездой. Всю официальную часть он простоял навытяжку и расслабился, стоило им остаться наедине.
– Отлично, что вы к нам заглянули, милорд, – сказал он. – Прошу садиться. Надеюсь, в этом кресле вам будет удобно. Херес вполне сносный. Налить вашей милости бокал?
Не дожидаясь ответа, он налил.
– Кстати, милорд, слышали новость? Бони преставился.
Хорнблауэр остался стоять. Он собирался отказаться от хереса – губернатор не стал бы пить с уличенным лжецом. Теперь он с размаху сел и машинально взял предложенный бокал. В ответ на сообщенную губернатором новость он только крякнул.
– Да, – продолжал губернатор. – Умер три недели назад на острове св. Елены. Там его и похоронили. Вам дурно, милорд?
– Ничуть, спасибо, – отвечал Хорнблауэр.
Прохладная затемненная комната плыла перед глазами. Придя в себя, он вспомнил святую Елизавету Венгерскую. Вопреки строгому запрету мужа, она несла бедным еду – полный фартук хлеба – и муж ее заметил.
– Что у тебя в фартуке? – спросил он.
– Розы, – солгала святая Елизавета.
