Я взорвался:
— А вам-то что надо? Что, Гитлер — пророк для вас?
Он посмотрел на меня своими потухшими и остекляневшими глазами. Затем устало произнес:
— Я верю Гитлеру больше, чем всем остальным. Он один сдержал свои обещания, все свои обещания, данные еврейскому народу.
В тот же день, в четыре часа, колокол, как обычно, созвал всех старост блоков для доклада.
Вернулись они совершенно убитые. Их губы с трудом произносили одно слово: «Эвакуация». Лагеря очистят, а нас отошлют в тыл. Куда? Куда-то в глубь Германии. В другие лагеря — уж их-то хватает.
— Когда?
— Завтра вечером.
— Может, русские придут раньше…
— Может быть.
Мы все прекрасно понимали, что это невозможно.
Лагерь стал похож на улей. Все куда-то бежали, перекрикиваясь на ходу. Во всех блоках люди готовились к дороге. Я забыл про свою больную ногу. К нам зашел один из врачей и объявил:
— Завтра, как только стемнеет, лагерь отправляется. Блок за блоком. Больные могут остаться в больнице. Их эвакуировать не будут.
Эта новость заставила нас призадуматься. Неужели СС оставит несколько сот заключенных бродить по больничным блокам в ожидании освободителей? Неужели евреям позволят услышать двенадцатый удар? Конечно же, нет.
— Всех больных расстреляют, — сказал безликий. — И с последней партией отправят в крематорий.
— Лагерь наверняка заминирован, — заметил другой. — Сразу же после эвакуации всё взлетит на воздух.
Что касается меня, то я не думал о смерти, но не хотел разлучаться с отцом. Мы уже столько выстрадали, столько пережили вместе, что сейчас не время было расставаться.
Я помчался к отцу. Шел густой снег, окна блоков покрылись инеем. Я бежал, не чувствуя ни боли, ни холода, с башмаком в руках, так как он не налезал на правую ногу.
— Что будем делать?
Отец не ответил.
— Что мы будем делать, папа?
Он был погружен в размышления. Мы могли выбирать. На этот раз мы могли сами решать свою судьбу. Остаться ли нам обоим в больнице (куда с помощью своего доктора я мог бы устроить его в качестве больного или санитара) или последовать за остальными?
Я решил, что в любом случае не оставлю отца.
— Ну так что же нам делать, папа?
Он молчал.
— Давай эвакуироваться вместе со всеми, — сказал я.
Он не ответил. Он смотрел на мою ногу.
— Ты думаешь, что сможешь идти?
— Да.
— Только бы нам потом об этом не пожалеть, Элиэзер.
После войны я узнал о судьбе тех, кто остался в больнице. Их просто-напросто освободили русские через два дня после эвакуации лагеря.
В больницу я возвращаться не стал. Я пошел в свой блок. Рана на ноге открылась и кровоточила, так что на снегу оставался красный след.
Староста блока давал каждому на дорогу двойную порцию маргарина и хлеба. Одежду можно было брать на складе в любом количестве.
Было холодно. Мы легли спать.
Последняя ночь в Буне. Опять последняя ночь. Последняя ночь дома, последняя ночь в гетто, последняя ночь в поезде — и вот теперь последняя ночь в Буне. Долго ли нам еще отмерять свою жизнь от одной «последней ночи» до другой?
Я совсем не спал. Сквозь заиндевевшие окна были видны красные вспышки. Ночную тишину разрывала кононада. Русские были совсем близко! Между ними и нами — одна ночь, наша последняя ночь. Мы перешептывались: если повезет, русские будут здесь еще до эвакуации. Люди всё еще надеялись.
Кто-то крикнул:
— Постарайтесь заснуть. Набирайтесь сил для дороги.
Это напомнило мне последние мамины советы в гетто.
Но я так и не уснул. Горела нога.
Утром лагерь выглядел по-новому. Заключенные ходили в странном виде как на маскараде. Все натянули на себя по нескольку одежек, одну на другую, чтобы лучше защититься от мороза. Несчастные шуты, они казались от этого непомерно толстыми и были ближе к смерти, чем к жизни. Бедные клоуны, чьи призрачные лица едва выглядывали из-под многих слоев тюремной одежды. Паяцы.
Я пытался найти башмак побольше. Безуспешно. Тогда я разорвал одеяло и обернул больную ногу. Потом стал бродить по лагерю в поисках куска хлеба или нескольких картофелин.
Некоторые говорили, что нас отправляют в Чехословакию. Нет, в Гросс-Розен. Нет, в Гляйвиц. Нет, в…
Два часа дня. По-прежнему шел густой снег.
Теперь время бежало быстро. Вот уже сумерки, всё вокруг стало серым.
Староста вдруг вспомнил, что мы забыли прибрать в блоке. Он приказал четырем заключенным как следует вымыть полы… За час до ухода из лагеря! Зачем? Для кого?
— Для освободительной армии, — крикнул он. — Пусть знают, что здесь жили люди, а не свиньи.
Так значит, мы все-таки люди?
Блок убрали как следует, вымыли каждый уголок.
В шесть ударил колокол. Погребальный звон. Похороны. Прощание. Процессия готова отправиться в путь.
— Построиться! Быстро!
В несколько секунд мы построились по блокам. Наступила ночь. Всё происходило в соответствии с выработанным планом.
Вспыхнули прожекторы. Из тьмы возникли сотни вооруженных эсэсовцев с овчарками. Снегопад не прекращался.
Ворота лагеря открылись. Казалось, что за ними нас ожидает еще более темная ночь.
Двинулись первые блоки. Мы ждали. Мы должны были выждать, пока пройдут стоявшие впереди нас пятьдесят шесть блоков. Было очень холодно. У меня в кармане лежали два куска хлеба. Как же мне хотелось их съесть! Но я не имел права. Сейчас было нельзя.
Подходила наша очередь: 53-й блок… 55-й…
— 57-й блок, вперед, марш!
Снегопад продолжался.
Глава VI
Дул резкий, ледяной ветер. Но мы шагали без передышки. Эсэсовцы торопили нас. «Быстрее, сволочи, сукины дети!» Что ж, почему бы и нет? От движения становилось немного теплее. Кровь бежала быстрее. Казалось, что мы оживаем…
«Быстрее, сукины дети!» Мы уже не шли, а бежали. Как роботы. Эсэсовцы тоже бежали, держа в руках автоматы. Казалось, что мы убегаем от них.
Черная ночь. Время от времени в этой ночи раздавались выстрелы. Была инструкция расстреливать
