Рассыпанные искры

замечательной личностью, вождем. Фигура подобного масштаба не подвластна жажде наживы. Мне кажется, его честолюбие не имело материалистической основы, и думается, что он пытался что-то доказать, бросить кому-то вызов — мы никогда не узнаем, кому или чему.

Возможно, именно на это незнание он и рассчитывал, окутывая себя тайной. Его пристрастие к роскоши для нас так же необъяснимо, как и суровый аскетизм одинокого рабби из Коцка. Кто знает, не скрывалась ли за обеими крайностями одна и та же тайна.

Золото и серебро он, бесспорно, копил не для себя. Строгий учитель, Хаим из Цанз, говорил: «Рабби из Рижина в любой момент готов пожертвовать собой ради народа Израиля».

Ученым, оценивающим всю совокупность его слов и деяний, напомним главное: проникая своим пристальным взглядом сквозь толщу времен, Рижинец всегда помышлял о еврейском народе; его планы выходили за пределы вещественного обладания. Он был озабочен одним — тем, что уготовано человеку и его душе.

Великолепие и помпезность двора? Вероятно, он считал, что нищих хасидов можно утешить и успокоить, представив их взору мечту, воплощенную в действительность. Наверное, он хотел напомнить им, что ромемут — величие — тоже один из атрибутов Бога и что Бог Израиля есть также и Царь Израиля, Царь, чье разрушенное и исчезнувшее царство, несмотря ни на что, продолжает существовать. Возможно, он хотел придать еще больший вес предостережению рабби Аарона из Карлина: «Все мы принцы. Забыть это — тяжкий грех».

Были ли у него иные, еще более возвышенные стремления и оправдания? Возможно. В самоотречении таится почти экстатическая радость, недоступная никакому обладанию. Избрал ли он театральность и богатство от отчаянья или же, напротив, стремясь достичь самой сути своего нагого и беззащитного «Я»? Возможно, убедившись, что он никогда не будет походить на предтеч — Маггида и Баал-Шема, — Рижинец вознамерился доказать, что несмотря на свое богатство и известность, несмотря на мишуру, он все-таки следовал по их стопам. У видимого Облика свои тайны. Не потому ли он постоянно призывал Мессию? Не для того ли, чтобы раз навсегда положить конец видимости?

Все это, конечно, предположения. Для меня Исраэль из Рижина остается загадкой. Он не поддается анализу. И как ни люблю я его, что-то вселяет в меня тревогу. Я подыскиваю ей простое объяснение: духовного очищения легче достигнуть в нищете; истинное достоинство состоит в том, чтобы сохранять одиночество в толпе, смирение — на вершине славы и бедность — среди богатства. Возвышенные оправдания материальной выгоды внушают мне инстинктивное подозрение. Декорации могут влиять и на действие, и на состав исполнителей. Средства могут влиять на цель. Игра управляется своими собственными правилами.

Снова мы возвращаемся к вопросу: кто же он, Исраэль из Рижина? Мне он видится поэтом, трагическим мечтателем, осужденным на мучительное ясновидение. Вероятно, он знал, что был последним представителем династии, что после него хасидизм преобразится, что у преемников найдутся достойные Учителя и что все они будут жить и умирать в недостойном их мире.

И одно он знал наверняка: недостаточно лишь призывать Мессию для того, чтобы заставить его прийти.

УЧЕНИКИ

Перед тем, как душа Герша из Жидичова была послана на Землю, Сатана явился в Небесный Суд с жалобой: «Эту душу нельзя отдавать людям. Она сделает их святыми и принесет мне гибель. Такому сопернику, как Герш из Жидичова, я непременно проиграю. Я протестую, я требую справедливости…»

Судьи посовещались и объявили: «Мы признаем весомость твоих доводов, но повернуть дело вспять не можем. Наши решения неизменны. Душа, которой ты так боишься, вселится в рабби Герша. Но, чтобы ты успокоился, другая душа вселится в другого человека, который будет обладать всеми признаками, всеми достоинствами и добродетелями настоящего рабби. Толпы людей будут восхищаться им и благословлять его. И никто, кроме нас с тобой, не узнает, что он подчинен не нам, не нашей священной, Божественной власти, а лишь тебе одному».

Как распознать, как разглядеть в человеке чистоту? И как в ней увериться?.. Помнится, я задал этот вопрос дедушке. Он усмехнулся, глаза его блеснули, и он ответил: «Человек всегда неуверен, да и не должен быть уверен. В действительности все зависит от самого хасида: именно он, в конечном счете, должен оправдать рабби».

Давид Златес, ученик Люблинского Ясновидца, отказался стать раввином. Он упорно желал остаться учеником. После смерти Ясновидца он примкнул сперва к последователям Гирша из Жидичова, затем Меира из Перемышлян и, наконец, Исраэля из Рижина. Рассказывают, что в одну из суббот Ясновидец пригласил его прочесть обычную благодарственную послеобеденную молитву. Рабби заколебался. «Я приказываю тебе! — закричал Ясновидец. — Кто причастился горнему миру, не смеет от него отступить». Давид подчинился приказу. Однако впоследствии; когда бы его почитатели ни приходили к нему за помощью и советом, они находили комнату пустой. Давид ушел к другому Учителю. В качестве простого хасида.

«Вырастешь — узнаешь, — говаривал мне дед. — Ты увидишь, что найти хасида труднее, чем рабби. Уверять других куда легче, чем верить самому. Давать легче, чем получать. И хасид, — добавил он, — хасид больше заслуживает зависти, чем его Учитель».

Менахем-Мендл из Риминова говорил: «Произносить бесполезные слова значит совершать убийство».

Моше из Уйхея всю жизнь прождал Мессию. Он не ложился спать, не напомнив сыновьям: «Сразу же разбудите меня, если он придет». Под конец жизни он воззвал к Богу: «Создатель, силы мои иссякли. Ты должен послать нам Мессию. У Тебя нет выхода. Не думай, что я прошу ради собственного спасения. Если пожелаешь, я готов отказаться от малейшей надежды на свет и радость. Поверь мне, я готов пожертвовать жизнью и душой и готов мучиться в вечной тьме, если это принесет избавление Израилю. Создатель, я ничтожнейший из ничтожных, но люблю истину и говорю: если б я знал, что голова моя побелеет, а Спасителя глаза мои не узрят, не стал бы жить дольше. Ты поддерживал меня. Ты давал мне надежду и веру. И Ты все откладывал — час за часом, день за днем. Ты одурачил меня. Так ли уж мудро и милосердно насмехаться над таким стариком, как я? Ответь мне, я спрашиваю Тебя».

Припоминаю — дед благословил меня: «Да увидишь ты, как Мессия положит конец изгнанию и царству зла». Благословение почти сбылось. Была ночь. Показался в загадочном дальнем царстве. Освещенные языками пламени, толпились изгнанники. Они пришли из разных стран, говорили на всех языках и рассказывали одно и то же. Глядя на них, стоящих под огненным небом, ребенок, живший во мне, шептал: «Вот оно; вот конец света, конец всего. Мессия вот-вот явится из ночи. Мессия страха, Мессия смерти». Я думал о дедушке, и ужас сжимал мне горло. Ужас за него, за себя. И за его благословение.

Хуне из Колошиц сказал: «Ничто и никто здесь, на земле, не испугает меня: ни ангел, ни даже ангел страха. Но жалобы нищего заставляют меня содрогнуться».

Моше-Лейб из Сасова — своему другу Ури из Стрелиска: «Из конца в конец меряешь ты шагами эту страну, собирая деньги, чтобы вызволить из тюрьмы невинного, выдать замуж сироту, помочь вдове. Я знаю, я все знаю. Но нет у меня денег, да и не было никогда. Мне так хочется помочь тебе, но не знаю как. Мне так хочется что-нибудь сделать для тебя — но что? Хотя… Постой. Я знаю, что делать, знаю, как помочь тебе: Ури, рабби из Стрелиска, друг мой, я спляшу для тебя».

И я пытаюсь представить моего деда в поезде, несущемся в вечность. Говорят, при этом одни пляшут, другие поют, третьи молятся Молятся страстно, радостно, словно предчувствуя торжество воссоединения А он? Пытаюсь увидеть его — и не могу И никогда не узнаю, как мой дед Додя-Фейг, вижницкий хасид, шел к смерти Пел ли он, танцевал ли он, для людей, для ребенка, или, быть может, ради самой притчи, ради истории, которую он никому не расскажет.

Когда Исраэль Баал-Шем-Тов видел беду, грозящую евреям, он всегда шел в лес, в одно и то же место, и предавался раздумьям. Там зажигал он огонь, читал особую молитву, и — чудо — несчастье предотвращалось.

Позже, когда такая же потребность возникала у его ученика, Маггида, из Межирича, он приходил в лес на то же место и говорил «Создатель, слушай Я не знаю, как разжечь огонь, но я еще могу прочитать молитву» И чудо происходило.

Уже позднее Моше-Лейб из Сасова, чтобы спасти свой народ, отправлялся в лес и говорил «Я не