– Я замужем.
– Ну об этом нам уже известно, – усмехнулась она. – Вспомните, как я вытащила вас зареванную из кашемирового изобилия. В данном случае я интересуюсь вашей работой.
– У меня нет работы.
– Ну, это просто глупо. Замужество – вещь недостаточная во всех отношениях. Особенно если вы не очень счастливы. Обратите внимание, прошло только две недели, как вы замужем, а вы уже удивлены тем, что происходит.
– А если бы я и не удивлялась, разве от этого что-нибудь изменилось? Разве бы мне полегчало?
– Скорее всего нет. В любом случае вам следует подумать, чем заняться. Вас что-нибудь интересует?
Сначала робко, а потом смелее я принялась объяснять, что хочу стать журналисткой, причем специализироваться на международной тематике, заниматься событиями мирового масштаба. Может быть, даже делать репортажи о войне.
Она слушала меня очень внимательно и заговорила только, когда я иссякла.
– Хотите работать для телевидения? – спросила она.
Что я могла сказать? По иронии судьбы это было то самое, о чем я только могла мечтать, но облекать свои призрачные мечты в слова, да еще говорить об этом вслух…
– Для телевидения, вы говорите, – сказала я и вспыхнула. – Конечно!
– А почему вы думаете, что сможете этим заниматься? Ведь это дело непростое.
– Не знаю, – отвечала я так, словно уже боролась за свою карьеру, хотя еще две минуты назад даже не помышляла ни о чем подобном. – Но я уверена, что, если бы кто-нибудь дал мне шанс, я бы сумела это доказать.
Куинси опять улыбнулась.
– Это довольно грубая работенка. Другой такой, пожалуй, и не сыскать. Я это знаю, потому что я этим занимаюсь. Хотя, так сказать, с другого конца.
Вот до чего мы договорились в нашей первой беседе, которая началась вполне светски. Речь шла о самом сокровенном, о чем я только когда-либо думала в своей жизни.
– Я должна идти, – сказала я. – Я обещала встретить Эрика в пять, а сейчас уже почти пять.
Я умолчала о том, что Эрик Орнстайн бывает весьма недоволен, когда ему приходится ждать. Не стоило упоминать и о том, что в качестве супружницы я одариваю его чрезвычайно скромно, а он многого и не требует, – так что мне, по крайней мере, нужно постараться не доставлять ему слишком много хлопот вне постели.
– Пусть подождет, – сказала Куинси. – Он подождет и пять минут, и даже пятнадцать. Я обещаю.
Покачав головой, я встала и бережно запрятала ее визитную карточку в свой бумажник.
– Я позвоню вам, как только вернусь в Нью-Йорк, – сказала я.
Я шла в отель с легким сердцем. Настроение было таким, словно я только что почувствовала себя самостоятельным человеком, пройдя акт символической инициации. Впрочем, в действительности дело, может быть, обстояло куда серьезнее, чем какая-нибудь инициация. Я сделала свой жизненный выбор, и еще неизвестно, к чему это могло привести.
Эрик дожидался меня в фойе, сидя на столе и попивая чай. Его нетерпение было очевидным. Он то и дело вытягивал шею, устремляя взоры по направлению к дверям. Он ждал моего появления и моих оправданий после почти пятнадцатиминутного опоздания.
– Маргарита, – строго сказал он, – никогда не заставляй меня ждать. В нашей семье за все плачу я.
Ему понадобилось всего две недели и четыре экскурсии по концентрационным лагерям, чтобы определить правила игры, в которой, как я с удивлением узнала, мне заранее была отведена роль проигравшей стороны.
2
Тяжелый транспортный самолет приземляется на пустынной бетонной полосе в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион. Моя рука покоится на сером цинковом гробу, который вот-вот должен быть загружен в чрево самолета. Накануне у меня был еще один прямой выход в эфир во время очередной бомбежки лагеря беженцев в Сабре, которая унесла немало жизней. Я стояла перед камерой, рассказывая о текущей ситуации в самом пекле войны, а также рассуждая о том, каким образом война повлияет на дела израильтян, палестинцев и ливанцев. Я говорила и о многом другом, и все это связалось в одно целое – в один из самых потрясающих и драматических телевизионных репортажей, какой только удавалось записать. Впрочем, маловероятно, что американские телезрители действительно способны понять весь ужас того, что целая страна разорвана на части, каждая из которых захвачена противоборствующими группировками, сражающимися за право выжить.
Голос мой прерывался, а на глаза наворачивались слезы, когда я рассказывала о том, как всего несколько часов назад залпом из ручного гранатомета Джою Валери снесло голову. Мой режиссер делал знаки, чтобы я продолжала, и отказывался прервать съемку, несмотря на то, что я со своей стороны показывала ему, что мне необходима передышка. Он сожалел лишь об одном – о том, что у него закончилась пленка, когда все это случилось. Если бы ему только удалось это заснять, то главная премия в соответствующей номинации была бы у него в кармане. Он уверял меня, что материал отснят грандиозный, и самое главное, нам удалось сделать эпизод прямо с места событий. Что ж, теперь и Джой Валери превратился в эпизод.
Ави Герцог по-прежнему рядом. Генерал с двумя звездами на погонах. Он был рядом со мной, когда погиб Джой Валери. Теперь он поддерживает меня под руку, пока офицеры проверяют все необходимые документы для сопровождения тела Джоя домой в Штаты. Может быть, мне нужно еще раз попытаться дозвониться родителям Джоя в Стейтен-Айленд, даже если редакция в Нью-Йорке уже известила их о смерти сына. Может быть, им будет чуть легче, если они услышат о случившемся от той, кому это не совсем безразлично, от той, которой Джой рассказывал о своем детстве и о том, каково быть сыном местного
