новость. Так случилось со мной вчера. Я должен рассказать вам об этом. Спасибо, Барни.
Дело было в той кофейне. Знаете, той, что принадлежит Феллини? Та, что на Бродвее, на 26-й улице? То был плохой день. Я провёл бoльшую его часть, гоняясь за информацией об убийстве в Центральном парке и – ничего. Администрация мэра орёт на Бюро Детективов, а у тех ничего нового нет. А потому они горячатся и не говорят ничего такого, что заслуживало бы печати. Мне грозит перспектива вернуться в редакцию и признаться, что я даже материала на одну маленькую колонку не наскрёб. Так что я решил, что пойду-ка я и съем одно из знаменитых десертов папы Феллини – мороженое с фруктами, орехами и шоколадом. И с морем сиропа. Знаете, о чём я говорю? Очень бодрит. И вот в кофейне полно народу. Я занял последнюю кабинку. Десять минут спустя в кофейню входит парень с видом скверным, как грех. Он огляделся, увидел, что я один в кабинке, и подошёл. Очень вежливо. Раскланялся. Я кивнул. Он говорит что-то на иностранном языке. Я указал на свободный стул. Он садится и заказывает себе кофе. Только он произносит не кофе, а каффe. Но поскольку официант итальянец, то ему всё равно. Только я считаю, что этот парень, скорее всего, француз. Почему? Просто он выглядел французом. Поэтому дальше я с ним поздоровался. На французском.
Говорю ли я по-французски? А главный раввин – еврей? На самом деле – немного говорю. Поэтому я ему говорю: «Бон-жюер, мон-сьюер». Я просто пытался быть вежливым ньюйоркцем.
И тут этот французик спятил. Он начинает изливать поток французских слов, которые выше моего понимания. И он расстроен, почти в слезах. Опускает руку в карман и достаёт письмо весьма солидного вида – с чем-то вроде восковой печати на конверте. И машет мне перед лицом.
Поэтому я пытаюсь быть вежливым к этому расстроенному посетителю, хотя меня так и подмывало доесть мороженое, кинуть на стол монетку и поскорее смыться. Но вместо этого я подумал: «Какого чёрта! Надо помочь этому парню. Похоже, у него был денёк похуже, чем у меня, а это что-нибудь да значит». Я подозвал папу Феллини и спросил, говорит ли он по-французски. Без результата. Он говорит только по- итальянски и по-английски, да и то на последнем – с сицилийским акцентом. Потом я прикинул, кто здесь говорит по-французски?
Вы бы, ребята, наверное пожали плечами и ушли? И наверняка пропустили бы кое-что интересное. Но я Чолли Блум, человек с шестым чувством. А что находится лишь через один квартал от перекрестка 26-й и Пятой? Заведение «Дельмонико». И кто управляет заведением «Дельмонико»? Конечно же, Чарли Дельмонико. И откуда приехала семья Дельмонико? Ну, хорошо, из Швейцарии, но там все говорят на всех языках, и хотя Чарли родился в Штатах, но я думаю, он говорит немного по-французски.
Поэтому я вывел французика из кофейни, и десять минут спустя мы стояли у самого известного ресторана во всех Соединённых Штатах Америки. Вы когда-либо бывали там? Нет? Ну, это нечто! Отполированное красное дерево, бархат сливового цвета, настольные медные лампы – очень элегантно. Здорово. Больше, чем я могу себе позволить. И вот идёт Чарли Ди собственной персоной, и он прекрасно знает об этом. Но ведь именно это и есть марка великого ресторатора? Безупречные манеры даже по отношению к бродяге с улицы. Он кланяется и спрашивает, каким образом он может помочь. Я объясняю, что я случайно познакомился с этим французом из Парижа, и что у него серьёзные проблемы с письмом, но я ему оказать содействие не могу.
Итак, мистер Ди начинает вежливо разговаривать с французом на французском, и парня опять прорывает, он тараторит прямо как пулемёт и показывает своё письмо. Я не понимаю ни слова, поэтому начинаю оглядываться. Пять столиков от нас миллионер по прозвищу «Поспорь-На-Миллион» Гейтс просматривает меню, начиная с даты и кончая зубочисткой. Рядом с ним Джим Брейди «Бриллиант» заказывает ранний обед для себя и Лиллиан Рассел, у которой
К этому времени Чарли Ди закончил. Он объяснил мне, что француз – это месье Арман Дюфор, адвокат из Парижа, который приехал в Нью-Йорк с важной миссией. Ему надо доставить письмо от одной умирающей женщины к некоему мистеру Эрику Мулхэйму, который проживает, а возможно и нет, в Нью- Йорке. Он уже проверил каждую улицу, но так ничего и не добился. Должен сказать, что и я ничего не добился; никогда не слышал о ком-либо с таким именем.
Но Чарли поглаживает свою бороду, словно он усиленно размышляет, и затем говорит мне: «Мистер Блум, – по-настоящему формально, – вы когда-нибудь слышали о корпорации E.M.?»
Теперь я спрашиваю вас: а папа Римский – католик? Конечно, я слышал о ней. Невозможно богатая, потрясающе могущественная и абсолютно секретная. На Фондовой Бирже её акции котируются больше других, за исключением акций Джорджа Пьерпонта Моргана, а нет никого, кто был бы богаче Дж. П. Поэтому, не желая показаться невеждой, я отвечаю: «Конечно, знаю. Она располагается в башне E.M на Парк-Роу.»
«Да, – говорит мистер Ди, – дело может заключаться в том, что некто очень склонный к уединению контролирует корпорацию E.M, и его имя может быть мистер Мулхэйм». А когда такой парень, как Чарли Дельмонико, говорит «может быть», это означает, что он что-то слышал, но вы этого от него никогда не слыхали. Две минуты спустя мы вернулись на улицу, и я подозвал проезжающий двухколесный экипаж, и сейчас мы рысью трусим в центр города по направлению к Парк-Роу.
Теперь, ребята, вы понимаете, почему работа репортёра может быть лучшей работой в городе? Всё началось с того, что я пытался помочь французику с решением его проблемы, а теперь мне подвернулся шанс увидеть самого эксклюзивного отшельника в Нью-Йорке, человека-невидимку собственной персоной. Неужели мне удастся сделать это? Закажите себе ещё одну пинту золотого варева, и я расскажу вам.
Мы прибываем на Парк-Роу и подъезжаем к Башне. Ну и высокая же она. Она огромная, её верхушка почти теряется в облаках. Все офисы закрыты, снаружи темно, но свет горит в лобби, где сидит портье. Я звоню в звонок. Он подходит и спрашивает, что нам нужно. Я объясняю. Он нас впускает в лобби и вызывает кого-то по личному телефону. Должно быть, это внутренняя линия, поскольку он не вызывает оператора. Затем он говорит с кем-то и слушает ответ. Затем он говорит, что мы должны оставить письмо ему, а он его доставит.
Конечно, я на это не покупаюсь. «Скажи джентльмену наверху, – говорю я, – что месье Дюфор приехал сюда из самого Парижа и должен передать письмо лично адресату». Портье говорит что-то типа этого по телефону, а затем передаёт трубку мне. Голос произносит: «Кто говорит?» Я отвечаю: «Чарльз Блум, эсквайр». Голос спрашивает: «С какой целью вы здесь?»
Я не собираюсь говорить голосу, что я из «Хёрст Пресс». Я уже убедился, что это прямая дорога получить от ворот поворот. Поэтому я говорю, что я один из компаньонов нотариальной конторы «Дюфор и Партнёры», Париж, Франция. «И с какой целью вы здесь, мистер Блум? – спрашивает голос, звучащий так, словно он исходит прямиком из Ньюфаундленского Банка. Я снова повторяю, что нам нужно доставить письмо чрезвычайной важности лично в руки самого Эрика Мулхэйма. „По этому адресу нет человека с таким именем, но если вы оставите это письмо портье, то я прослежу, чтобы оно достигло адресата“, – говорит голос.
На это я тоже не покупаюсь. Это ложь. Учитывая всё, что я знаю, я, возможно, разговариваю с самим мистером Невидимкой. Поэтому я блефую. „Просто скажите мистеру Мулхэйму, что это письмо от…“ „Мадам Жири“, – подсказывает мне юрист. „…мадам Жири“, – повторяю я в телефон. „Подождите“, – говорит голос. Мы снова ждём. Затем в трубке слышится: „Садитесь в лифт и поднимайтесь на тридцать девятый этаж“.
Мы так и делаем. Вы когда-нибудь поднимались на тридцать девятый этаж? Нет? Что ж, это тот ещё опыт. Вы заперты в клетке, вокруг клацает всякая машинерия, а вы поднимаетесь прямо в небо. А ещё кабина качается. Наконец клетка останавливается, я отодвигаю решетку, и мы выходим. Перед нами парень, тот, чей голос мы уже слышали. „Я мистер Дариус, – говорит он, – следуйте за мной“. Он проводит нас в длинную, обшитую панелями комнату с большим столом, уставленным всякими серебряными штучками. Безусловно, именно здесь заключали сделки, повергали в прах соперников, выявляли слабаков и делали миллионы. Здесь царил элегантный стиль Старого Света. На стенах висели написанные маслом картины. Я заметил одну картину, которая висела выше остальных: парень в широкополой шляпе, с усами, кружевным воротничком и с улыбкой. „Могу я увидеть письмо?“ – спросил Дариус, вперив в меня взгляд,
