выдержать их крохотные душонки. Одни глубоко вздыхали от удовольствия, другие словно упивались воображаемыми сладкими ароматами. Красавица Юнона откинулась на подушки канапе, полузакрыла свои большие глаза и незаметно оказалась у одного из тех великолепных ручьев, берег которого был усеян цветами, затенен кустами роз и лимонными деревьями, благоухавшими как амброзия. Приятно изнемогая от сладостных ощущений, она уже начинала засыпать, когда увидела у своих ног юношу, прекрасного, как Вакх, и настойчивого, как Амур… Она поднялась, чтобы рассмотреть его получше, и увидела такую нежную красоту, что слова, которыми она хотела наказать его за дерзость, застыли на ее устах. Едва она…
– И как вы думаете, – продолжал Демокрит, – называется эта волшебная страна, красоты которой я так бледно вам описал? Это как раз и есть Эфиопия, а наш ученый друг населил ее уродами, совершенно не достойными столь прекрасной земли. Но в одном он согласился со мной, а именно, что во всей Эфиопии и Ливии (хотя эти географические понятия охватывают множество различных народов) носы у людей на том же месте, что и у нас, и у них столько же глаз и ушей, как и у нас, короче…
Но тут внезапно глубокий вздох, каким обычно облегчает себе душу охваченный горем или наслаждением человек, вырывается из груди прекрасной абдеритки. Во время рассказа Демокрита она в своих сладких грезах (тайно наблюдать за которыми мы решились не без колебаний) пришла в такое состояние, когда сердце ее замерло в упоительной истоме. И так как присутствующие, естественно, не догадывались, что прелестная дама утопала сейчас в море сладчайших благовоний за сотни миль от Абдеры, под эфиопским розовым деревом, что она видела, как порхали перед ней тысячи пестрых попугаев и в довершение ко всему у ее ног расположился златокудрый юноша с коралловыми устами, – то, естественно, вздох ее вызвал всеобщее удивление. Никто и не подозревал, что причиной такого влияния на даму может быть рассказ Демокрита.
– Что с вами, Лисандра? – воскликнули в один голос абдеритки, озабоченно обступив ее.
Прекрасная Лисандра, очнувшись от своих грез, покраснела и заверила, что ничего не случилось. Демокрит, начавший догадываться о происшедшем, поспешил заметить, что несколько минут на свежем воздухе все уладят. Но в глубине души он решил в будущем рисовать свои картины лишь одной краской, как фракийские живописцы. Боги праведные, подумал он, какое, однако, воображение у этих абдериток!
– Ну, мои прекрасные любознательные дамы, – продолжал Демокрит, – как вы полагаете, какого же цвета кожа у обитателей этой превосходной страны?
– Какого цвета кожа? А почему она должна быть иного цвета, чем у других людей? Разве нам не сообщили, что у них нос расположен посреди лица и во всем они такие же люди, как и мы, греки?
– Несомненно, люди. Но разве они должны считаться менее людьми, если они черные или оливкового цвета?
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что самые красивые среди эфиопских племен (красивые именно по нашим понятиям, то есть более всего похожие на нас) темно-оливкового цвета, как и египтяне, а те, что живут в глубине материка и в самых южных областях, с головы до пят настолько черны, что даже намного черней ворон в Абдере.
– Что, неужели? И они не пугаются друг друга при встрече?
– Пугаются? А почему? Им очень нравится их черная кожа, и они находят, что ничего не сможет сравниться с ней по красоте.
– Вот забавно! – воскликнули абдеритки. – Быть черным, словно все твое тело обмазали смолой и при этом воображать себя красивой! Что за глупый народ! Разве у них нет художников, которые изобразили бы им Аполлона, Вакха, богиню любви и граций? Разве они не читали у Гомера, что руки Юноны – белые, ноги Фетиды – серебряные, а пальцы Авроры – розовые?[64]
– Ах, – возразил Демокрит, – у этих добрых людей нет Гомера. А если он у них и есть, то можно быть уверенным, что у его Юноны руки черные. Я ничего не слыхал об эфиопских живописцах. Но я видел там девушку, которая среди своих соотечественников стала причиной такого же бедствия, как дочь Леды[65] среди греков и троянцев. И эта африканская Елена была черней эбенового дерева.
– О, опишите же нам это чудовище красоты! – воскликнули абдеритки, испытывавшие по самой естественной причине бесконечное удовольствие от подобной беседы.
– Вам будет нелегко представить себе это. Вообразите полную противоположность греческому идеалу: рост грации и полнота Цереры,[66] черные волосы, но не распущенные по плечам длинные локоны, а короткие, курчавые от природы, как овечья шерсть. Лоб широкий и сильно выпуклый; нос, резко загнутый кверху и в середине слегка приплюснутый. Щеки круглые, как у трубача, рот большой…
(Филинна улыбнулась, чтобы показать свой маленький ротик).
– Губы очень толстые и вывернутые, и два ряда зубов как две нити жемчуга.
(Красавины разом прыснули со смеху по единственной причине – обнажить свои собственные зубы. Ибо что же тут было смешного?)
– А их глаза? – спросила Лисандра.
– О, они настолько малы и такого водянистого цвета, что я долго не решался назвать их прекрасными.
– Демокрит, кажется, предпочитает гомеровы воловьи глаза, – заметила Мирида, метнув насмешливый взгляд в сторону красавицы с большими глазами.
– Действительно, – ответил Демокрит с таким выражением лица, что и глухой мог понять, какой комплимент он ей сказал, – прекрасные глаза не кажутся мне слишком большими, а некрасивые для меня всегда слишком малы.
Красавица Лисандра бросила торжествующий взгляд на своих приятельниц и щедро одарила Демокрита сиянием своих очей, в которых светилось удовлетворение.
– Можно полюбопытствовать, что вы называете красивыми глазами? – спросила маленькая Мирида, заметно вздернувши носик. Взгляд прелестной Лисандры, казалось, ему говорил: ведь вы не затруднитесь дать ответ на этот вопрос.
– Красивыми глазами я считаю такие, в которых отражается прекрасная душа,
