женин же подол ему теперь прятаться? Да и сама Малфрида вроде интерес к нему потеряла, как заметил Свенельд в последнее время. При встречах едва глянет, сама все больше с княгиней общается, а то с волхвами, с Костой тем же все уединяется да шепчется, ворожат все что-то. Конечно, после того что они с послами древлянскими сотворили, надобно ворожить, утихомиривать слухи, чтобы весть о том не разлетелась до поры до времени. Да только Коста от той ворожбы просто тает — исхудал совсем, волосы словно еще больше поседели, глаза ввалились. Как будто ведьма силы из него тянет. Вон Асмунд сказывал, что уже дважды брал из тайных закромов для Косты живую и мертвую воду, чтобы новые силы волхву дать. Зато жена Свенельда, наоборот, хорошеет: поправилась, румянец во всю щеку, глаза горят, ходит стремительно и порывисто, смеется звонко. Но отчего-то краса ее больше не волновала Свенельда, против того, избегать жену начал.
— Малфрида… — задумчиво произнес Свенельд, как будто в этом ее ведьмовском имени таилось нечто неприятное для него. Надо же, а ведь некогда именно он придумал для древлянки Малфутки это звучное варяжское имя[70]. Даже хмыкнул при этом воспоминании, откинул ладонью челку с глаз, тряхнул головой как-то залихватски. — Ну что ж, скажу тебе, Ольга, что все, что было между мной и Малфридой, осталось в прошлом. На людях она все еще женой моей слывет, но мы с ней оба ныне знаем — не пара мы. И оба чувствуем, как отдаляемся друг от друга. Когда нашел ее в древлянских лесах, все по-иному было, а теперь… И она то знает. Ибо носит под сердцем ребенка не от меня.
Ольга только чуть крепче сцепила пальцы. Вон оно как. И ей отчасти стало жаль Свенельда. Ну не Малфриду же княгине жалеть, не чародейку эту, которая некогда чуть не увела у нее мужа любимого Игоря. Вон и Свенельду женой стала, как будто в Киеве нет баб краше этой длинноногой смуглянки древлянской. Но вот любви его так и не смогла заполучить, глупа слишком, чтобы такого удержать. А вот она, Ольга, знает свою власть над варягом, знает, что он сам дает ей эту власть, в надежде получить взамен желаемое. И все же Ольга понимала, что согласись она дать хоть обещание Свенельду, хоть намек на будущее сближение, ведьма Малфрида ей этого не простит, что бы тут ни толковал ей Свенельд.
— И тебе безразлично, воевода, что теряешь могущественную жену-чародейку?
Что-то в ее тоне задело варяга. Но виду не подал, даже подмигнул лукаво.
— Пока не прогоню ее — никуда от меня Малфрида не денется. Моя она.
— Нет, Свенельд. Теперь Малфрида моя. Разве не понял этого? Все в Киеве о том говорят. Слышал, нарекли ее ведьмой княгини. Да и самой Малфриде лучше со мной: я ее оградила от всех, дала возможность спокойно жить и чародейству своему предаваться. А ей свои силы испытать так же любо, как мне, скажем, на охоте оленя подстрелить, проверив, на что я годна, каковы мои умение и ловкость. Именно я Малфриду обхаживаю и холю, все ей позволяю, в палатах княжеских поселила, она ест на серебре. Какой бабе такое не любо? Чтобы и власть, и почет, и богатство, и свобода, какую пожелает. За это Малфрида верна мне, моя она. А еще за помощь я обещала ей…
Тут Ольга осеклась. Надо же, едва не сболтнула при Свенельде о Малуше. Нет, такого дара она ему не преподнесет, не укажет, чем приманила ведьму. В ее руках должна быть чародейка, не у Свенельда, который много хочет и сможет отдалить от Ольги Малфриду, если сам сообщит, где Малуша живет.
Ольга искала, что же сказать Свенельду, видела, что он смотрит пытливо. И быстро выпалила:
— А за помощь ведьмы я пообещала ей отказаться от тебя!
Несколько минут Свенельд молчал, смотрел на княгиню, едва ли не рот открыв. И вдруг выдохнул:
— Вот сука!..
Ольга гневно вскинула брови, губы поджала, сдерживая гнев, чтобы не кликнуть стражу, рынд[71] своих верных — вытолкать дерзкого взашей. Но сдержалась. Да к тому же уже через миг поняла, что не к ней слово бранное относится.
Свенельд вдруг заметался по горнице, глаза горят. И все жену поносил: мол, что ему эта Малфрида и все чародейство ее, что все ее приказы и влияние, раз она за его спиной свои наузы[72] вяжет. Ишь что удумала, судьбой мужа располагать по своему усмотрению. Он ее из чащ древлянских привез, он возвысил ее, а она теперь сама решила подчинить его Долю[73], сама решает, с кем ему быть, кого любить. Да когда такое было, чтобы жена мужем верховодила? Чтобы какая-то чародейка древлянская решала участь первого из воевод Руси!
Ольга ждала, пока он выговорится. И слушать его ей было и смешно и… сладко. Вон ей рассказывали некогда, как ее муж Игорь к каждому слову Малфриды этой прислушивался, а Свенельд ради Ольги даже прогнать ее готов. И когда Свенельд стал уже о том открыто поговаривать, Ольга остановила его:
— Али подзабыл, что тебя спасает Малфрида?
Но он только отмахнулся.
— Спасает. Гм. Я, что ли, сам ни на что не годен?
Ольга поправила разметавшиеся складки вуали на плечах. Усмехнулась.
— А вот пойдешь со мной на древлян, там и поглядим, что ты за сокол.
Свенельд был задет насмешкой в ее голосе. Неужели она думает, что он в чем-то уступает этой беременной бабе… чародейке брюхатой… которая сейчас и ворожить даже толком не может?
— Я-то пойду, Ольга, — произнес. — Я не из робких. А вот ты, Ольга? Ты вон Малфриду приблизила, но сама же боишься ее. А я… мы… мы ведь многое можем. Вместе. И Русь в наших руках будет послушной и единой. Как ты того и хочешь.
— А про сына моего что ты скажешь? Про Святослава?
Варяг удивленно вскинул брови. Меньше всего он думал об этом мальце. Святослав, сын Игоря и Ольги, наследник рода их… А выйди за него Ольга, разве Свенельд захочет, чтобы этот капризный глуздырь однажды стал князем Руси да мужу своей матери приказывал? Этого только Ольга желает, а он, Свенельд… Уж он постарается избавиться от такого наследника. И родит ли от Свенельда Ольга или нет, но он скорее захочет видеть своими наследниками сыновей, Мстислава или Люта, родную кровь свою, а не своевольного сына Игоря. Но и сына Ольги, которая на все ради Святослава пойдет. Ольга не дождалась ответа, но он был и не нужен ей.
— Ты все понимаешь, Свенельд. Да я скорее пообещаю Малу за него пойти… его это присмирит и успокоит… на время. А тебе я такого даже сказать не могу, не хочу обманом и напрасными надеждами отвлекать. Но мы с тобой всегда будем рядом, всегда будем опираться друг на дружку. Ибо иначе мы станем врагами — а этого и тебе и мне не нужно. Вместе же мы многое сможем. А там, глядишь…
Она ничего больше не добавила, сама еще ничего не знала, но вдруг смутилась и торопливо пошла прочь. Свенельд один остался стоять у открытого окна. Глядел на широкое приволье за окном, на мир, в котором он никогда не станет править. Ибо он не встанет против той, которую люби! И она это знает. Знает, что она ему как глоток воды в зной. Вот и пользуется этим.
Он услышал, как сзади стукнула распахнутая Ольгой дубовая дверь, зашелестели ее одежды, когда начала спускаться и вдруг различил ее неожиданный возглас. Быстро повернулся и увидел, как Ольга пятится от дверного проема, из-за которого, из темноты перехода, как темно-алое видение, надвигается на нее Малфрида. Улыбается, блестит зубами и глазами, переводя взгляд то на Ольгу, то на Свенельда. И жутко так глядит… и насмешливо. Но как заговорила — голос звучал спокойно:
— Пусть Асмунд даст Косте еще живой водицы, совсем ослабел твой волхв, княгиня.
Сказала это Ольге, как чернавке какой повелела. Но Ольга тут же отправилась выполнять ее приказание. Свенельд же прошел мимо жены, так ничего ей и не сказан. Только шаг ускорил, услышав позади ее веселый злорадный смех. И не было в нем больше ничего, что бы грело душу Свенельда.
Тем вечером Малфрида поясняла княгине, что Коста творит особое чародейство, свыше его сил, вот и тает.
— Когда-нибудь он не осилит положенного, и тогда… Тогда я иного кудесника буду искать, княгиня.
— На Искусеви и не надейся.
— А жаль, княгиня, Искусеви силен, он бы многое мог.
— Он не любит тебя.
— Меня мало кто любит, но я справляюсь и сама.
— Справляешься ли? — осмелилась все же заметить Ольга. — Тогда почему сама не ворожишь, а все
