спасти ее от ведьминой судьбы. А теперь… Свенельд не знал, что делать, когда слышал в стороне развеселые смешки Малфриды и Претича. Для всех ведь она его жена, боярыня из Дорогожичей, она должна честь его рода блюсти, пока он не объявил ее свободной. Но как тут расстаться с ней, когда нужна она им с Ольгой?
А Малфрида уже и думать забыла о муже. Болтала с Претичем, выслушивала, как он рад, что к древлянам его взяли. Претич-то прославился своим умением со степняками сражаться, но ему любопытно и с лесным племенем повоевать. Этот молодой, рано выбившийся в воеводы парень явно нашел свое призвание в войне, он был отважен, ловок, он ощущал оживление и раж, если встречал опасность и мог проявить свою удаль. Жестокость войны его как будто не касалась.
— Я только одного не люблю — в тереме среди крынок с квасом да поучающих стариков прозябать. Вот тут уж скука меня берет, сонным становлюсь, толстею, тупею. А позови кто в дорогу, только свистни — жизнь сразу меняется. И несут меня крылья, словно соколом враз становлюсь. Но ты ведь поймешь меня, ты ведь побратим мой воинский, не забыла, чай? Я-то не забыл. Потому и радостно мне, что вместе едем.
Малфрида слушала его с улыбкой. Этот веселый парень со смелым взором и россыпью веснушек на молодом лице видел в войне только радость, не замечая ее страданий, война была его ремеслом. Вот он и старался стать в ратном деле мастером-умельцем, и получалось у него это, действительно получалось, раз в таких юных летах смог над людьми подняться. Ну да Малфрида его руку некогда видела, поняла, что путь его будет долог и прям, не свернет с него Претич. И милый он такой… такого и приголубить хочется. Но нельзя ей любиться до поры до времени, если хочет ведьмой оставаться. Она и так… почти не чародейка. Брюхатая баба… Причем сама не ведает, от кого это нежеланное дитя. Ну а то, что вспоминалось… Лучше бы и не вспоминать вовсе!
— Иди-ка отдыхать, хоробр, — вздохнула она, чувствуя в темноте ласковый взгляд Претича. — Посты вон проверь, и на боковую. Завтра долгий путь будет.
— Да какой там долгий, — отмахивался Претич. — Я ведь уже выспросил, что до городка Малино еще до полудня доберемся. А на коне… Эх, что за напасть пешими ходить, когда на добром коне мигом бы добрались.
«Не выйдет», — думала Малфрида, вглядываясь в темноту за рекой, где по-прежнему ощущалось чье-то пристальное внимание. Ночь была тиха, но ветви порой раскачивались, будто ветер шевелил. А Претич ничего не замечал. Ворчал: и воины почитай все пешие, а коней взяли только для княгини и для пары воевод, да еще и вьючных с собой тянут. Вот и будут шагать, мерить дорогу своими двумя. А там…
— Шел бы ты все же почивать, голубь сизокрылый, — взлохматила ему чуб Малфрида. — Аль не чуешь, что неладно в ночи этой?
Но Претич одно и ответил, что с ней ему ничего не страшно. Что знает ведь, какова она. Но все же послушно ушел, а Малфрида еще постояла, вглядываясь в сумрак.
Однако ночь прошла спокойно, лишь дозорные порой перекликались да вздрагивали, когда из темноты долетали крики ночных птиц. Утро же встало росистое и свежее, пахло речной сыростью, но хоть дождь не моросил. Когда по перекинутым через мостовой провал бревнам переезжали реку, филин ухнул в чаще, провожая рассеивающиеся сумерки, да дятел отстучал кому-то таинственное сообщение. Древлянский лес встретил их самым обыденным птичьим базаром, шумел листвой, да поскрипывали деревья, точно переговариваясь.
И все же лес за последнее время сильно изменился: от проложенного некогда большака и следа не осталось. Могучие дубы и буки словно сошлись, выпятив на дорогу толстые корни, березы и сосна наступали со всех сторон, подлесок стеной стоял. Приходилось прорубаться, расчищая тропу. А далее и вовсе бурелом пошел, путь был завален корягами, словно ураган промчался. И самое странное, что завал уже успел порасти травой, будто всегда тут лежал. Ближайший гридень Свенельда, Стоюн, указал воеводе на свежие следы когтей на стволе поваленного дерева.
— Никак медведь?
Свенельду все это не нравилось. Будь они без Ольги… Он огляделся, прислушался к лесу. Где-то в чаще проревел тур… или еще кто. Под кронами было сумеречно, комарье донимало, сырость пробирала, вокруг трава и колючки, земля совсем раскисла от дождей.
С завалом провозились долго. А как тронулись — опять путь перекрыли толстые рухнувшие стволы. Опять работали так скоро, как могли, но только для того, чтобы, проехав еще немного, снова столкнуться с препятствием.
— Древляне, что ли, проезд нам заваливают? — сокрушенно хлопнул себя по ляжке Претич.
Вновь возня с завалом бревен и коряг, опять задержка. Тут и рвавшийся вперед Претич понял, что конному отряду так просто не проехать. Знали древляне, как огородиться от соседей, вот и возятся дружинники. Пока одни таскают, другие стоят в дозоре, следят напряженно. Вроде и тихо все было, но отчего-то не по себе людям становилось. Каждому казалось, что лес вокруг живой.
Свенельд попробовал крикнуть, позвать кого. Его голос прозвучал так резко и громко в тиши леса. Даже звеневший поначалу в кронах птичий перезвон теперь смолк, и гнетущая тишина подавляла.
Опять поехали по узкой тропе, под нависающими влажными лапами ветвей. С каждым шагом лес становился все глуше, мощные деревья стояли так близко, как будто никакого большака ранее тут и не водилось.
Свенельд ощущал досаду: вот докажи теперь княгине, что некогда он сам следил за проложенным большаком, что ранее тут совсем близко стоял первый погост, еще при Олеге поставленный, куда свозили древлянскую дань. Теперь же Свенельд был уже не уверен ни в чем. Не было тут более привычного большака, где и конному отряду несложно было проехать, где волокуши[78] с поклажей таскали, где путника встретить было столь же привычно, как в лесной долине Хрещатика под Киевом. Теперь же тут глушь и мрак, все заросло травой и мхами, какие в этой глухомани будто и солнца никогда не видели. Сучья в навалах бурелома торчали то как острые мечи, то будто руки утопленников. И все же, когда за очередным завалом блеснула вода небольшой лесной речушки, путники обрадовались. Ведь река — это уже путь, это движение, выход к поселениям.
Рано обрадовались. Ибо не успели и разойтись как следует, опять пришлось останавливаться: тропа вдоль реки была перегорожена почти сплетенными нависшими деревьями. Кмети ругались, вновь брались за топоры. Ольга, устав сидеть в седле, решилась сойти с коня, даже отошла с Малфридой чуть в сторону, смотрела бобровые запруды на лесной речке. Самих бобров хотела увидеть, однако Малфрида сказала, пусть не надеется:
— Бобры, как и лесная нежить, сейчас просто наблюдают за нами. Им любопытно.
— Что, неужто и нежить любопытствует? — попробовал отшутиться Ольга.
Малфрида смотрела куда-то в сторону, потом показа рукой. Ольга взглянула и… слова не могла молвить.
Там, в полумраке под деревьями, она явственно увидела странное: мелькали беззвучно в хороводе некие существа в легких рубахах бледно-зеленого цвета, почти сливавшиеся со стволами осин, между которыми они вели свое коло. Нечеловеческая легкость и гибкость была в движениях странных пляшущих силуэтов, но не было в их плясе радости и ликования. Еще Ольга могла различить сквозь их рубахи очертания тел, видела, как легко завивались их зеленоватые волосы, а вот лица какие-то блеклые, почти неразличимы полупрозрачные.
— Нявки это — души умерших лесных мавок, — почти буднично пояснила рядом Малфрида. — А сама мавка вон она, почти над нами.
Ольга так и обомлела, увидев почти прямо над собой прильнувшую к дубовой ветке странную девицу, растрепанные волосы которой смешивались с листвой. Мавка наблюдала за ними блестящими темными глазами, а как встретилась взором с княгиней, сразу улыбнулась — задорно и насмешливо. У княгини же волосы шевельнулись под облегавшим голову покрывалом: видела, как сверкнули в полумраке тесно сидящие мелкие зубы лесного духа. И стало ясно, что мавка эта и молода и стара неимоверно, так как возраста у нее нет, что она вообще не живет — она нежить.
Княгине стало страшно, но Малфрида спокойно стояла рядом, и Ольге достоинство не позволило кинуться прочь. Просто молча повернулась и пошла к людям. Малфрида двинулась за ней, как будто загораживая княгиню от внимания леса. А две другие сопровождавшие княгиню женщины — старая
