— Я все сказала. Вы не можете уличить меня в том, что вела себя не как добрая госпожа. А теперь мне пора возвращаться в обитель. Идем, Утрэд.
Я вышла из дымной башни, стояла ожидая пока Утрэд простится. Он задерживался, я слышала его рычащий голос что-то втолковывающий моим людям. Кажется он говорил, что следует подчиниться, раз уж они почитают меня как госпожу. Я все слышала потому, что Ансельм позаботился, чтобы из башни унесли все, даже двери поснимали и вход был сейчас попросту занавешен шкурами. Позаботился аббат чтобы и подъемный мост не работал. И сейчас я стояла на этом мосту, держась за цепь давно не работавшего подъемного механизма. Забытая, заброшенная башня славного Хэрварда…
Вокруг по-прежнему было темно. Туман, осевший одно время, сейчас вновь сгустился. Я еле различала воды озера, противоположного берега и вовсе не было видно. Какой-то звук привлек мое внимание, словно бы где-то заржала лошадь. Я прислушалась. Нет, все тихо. Туман поглощал все звуки, было холодно. Я плотнее укуталась в плащ Утрэда, он был из толстой шерсти с ворсом и такой длинный, что его полы волочились по земле.
Я стояла как раз на том месте, где деревянные брусья моста ложились на насыпь дамбы. Другой ее конец исчезал в тумане. Когда-то по этой дамбе к башне прискакали воины, которые убили моего деда. До сих пор люди гадали, было ли это своеволием нормандских баронов, решивших поставить последнюю точку в истории знаменитого бунтовщика, или это было сделано по приказу короля. Ведь Хэрвард тогда уже несколько лет жил в мире, занимался хозяйством, женился, родил моего отца. Да и не молод он был уже. И все же песня гласит: когда на него напали псы-норманны, Хэрвард сражался так, что уложил пятнадцать вооруженных воинов. Он бился копьем, пока оно не сломалось, сражался мечом, пока и его не перерубили, потом отбивался рукоятью меча… пока в него не вонзилось четыре дротика. Хэрвард упал на колени, но успел схватить брошенный щит, ударил им в лицо норманна насмерть и затем только испустил дух. Во мне текла кровь этого человека.
Неожиданно от размышления меня вновь отвлекли звуки в тумане. Странно, я ничего не видела, лишь какие-то колебания… и вдруг. Я стояла не веря своим глазам. Они появлялись, как тени, как призраки — воины в шлемах и с обнаженными мечами. Словно события, о которых я только что вспоминала, повторялись — норманны крались в Тауэр-Вейк!
Их было много — все новые силуэты выплывали из тумана. А впереди шел предводитель в длинной кольчуге. И я словно очнулась, поняла — это Уло и его приспешники, люди аббата Ансельма. Они пришли докончить начатое, уничтожить мятежников в их башне. И еще была мысль, что они хотят сделать это прямо сейчас, до Рождественского перемирия, чтобы их не в чем было уличить, а для всех это будет выглядеть как кара восставшим.
Наверное я испугалась. Но еще более ощутила гнев. Шагнула вперед.
— Как вы посмели!
Мой голос неожиданно громко разрезал тишину ночи.
— Как посмели!.. Немедленно убирайтесь с моей земли!
Они ожидали чего угодно, только не этого. Я видела, как Уло даже попятился в первый миг. И это придало мне сил.
— Я здесь хозяйка и повелеваю — во имя Бога и Его Пречистой Матери вложите мечи в ножны и удалитесь. Иначе, клянусь памятью Хэрварда, весть о вашем разбое распространится на все земли Дэнло!
Они постепенно пришли в себя.
— Кто она? — спросил кто-то.
И другой голос ответил:
— Это хозяйка. Гита из Святой Хильды.
— Монахиня?
Я видела, как Уло перехватил поудобнее меч. Даже различила его улыбку под наносником шлема, когда он, не сводя с меня взгляда, обращался к своим людям:
— Чего вы оробели? Эта девчонка несовершеннолетняя и подопечная Ансельма. Он же велел навести тут порядок до празднеств. Так что смелее. А эта госпожа… Ха! Она всего лишь отродье бандита Хэрварда.
— Сам ты отродье сатаны! — услышала я за собой рычащий голос Утрэда.
Я оглянулась. Они все были здесь. С тесаками, лезвиями от вил, топорами. Я услышала, как Цедрик сказал дочери:
— Беги наверх, Эйвота, поспеши зажечь огонь на башне.
Я знала — это сигнал. Жители фэнов увидят свет на Тауэр-Вейк, кинутся на подмогу, и тогда не избежать пришельцам мести. Они окажутся в ловушке, их убьют. А потом явятся карательные войска, чтобы отомстить восставшим за пролитие крови.
Этот же глупец Уло только распалял своих людей:
— Чего попятились? Эта девка и ее смерды — мятежники. Псы, болотные саксонские свиньи, которые посмели воспротивиться воле преподобного Ансельма и…
— Ах ты нормандский пес! — разозлился Цедрик, наступая и перехватывая поудобнее топор.
Я остановила его.
— Назад!
Я сама была в гневе, но старалась держаться.
— С чего вы, воины, решили, что имеете право тявкать на моих людей, словно собаки на овец? Вы пришли с оружием — и это в самый канун Рождественского мира. Даже Ансельм отречется от вас, если вы нарушите закон, и сам поспешит отдать вас в руки шерифа Эдгара, когда станет ведомо, что вы спровоцировали резню.
Уло расхохотался. Теперь он стоял прямо передо мной.
— А кто узнает, что здесь было? Фэны хорошо хранят свои тайны. Мы потопим ваши изрезанные тела в болотной жиже. И ваше, красотка. Но сперва я узнаю такая же дыра меж ног госпожи, как и у ее саксонских рабынь…
Дальнейшее произошло мгновенно. Рык — и словно темный дух мимо пронесся Утрэд. Уло только что стоял с мечом, а вот он уже на коленях, и мой солдат занес над ним нож.
— Иду помнишь, убийца?
Взмах ножа и я вижу, как неестественно откинулась голова норманна и темная кровь брызнула на меня из отверстой раны на его шее.
Я закричала.
А потом… Мня оттолкнули. Лязг железа, запах крови, крики, мелькание тел в тумане. Кто-то упал с дамбы в воду. А из мрака, из темноты фэнов слышались крики, мелькали огни. Бойня, трупы, кто-то побежал и меня опять толкнули.
Старый Цедрик, перехватив меня поперек туловища, потащил назад в башню. Я и не знала, как силен старый рив.
— Побудьте здесь, госпожа.
Он почти бросил меня на пол и кинулся назад, в гущу схватки на дамбе.
Я вскочила. Меня трясло. Надо было это остановить. Как? Я не знала. Хотела выскочить, но Труда удержала меня.
— Не вмешивайтесь, леди Гита. Мужчины знают, что делают. Так было всегда. На йоль и в старину приносили жертвы.
Я даже различила в полумраке ее торжествующую улыбку.
— Ты не понимаешь! — кричала я. — Это безбожно…
— Все я понимаю. И молодец Утрэд, отомстил за свою девушку.
Снаружи гул все усиливался. И отовсюду, со всех сторон долетал старый саксонский клич:
— Белый дракон! Белый Дракон за старую Англию!
Сверху по огибавшей стену лестнице спускалась Эйвота. В руке пылающий факел, а вид торжественный, словно у языческой жрицы. И она улыбалась.
— Фэны поднялись!
На Рождество в монастыре Святой Хильды всегда бывало
