через его ворота. Откуда они узнали и где взяли табак? Он явно не рос на холодных равнинах Тирсолера. Он раздумывал обо всем этом, как раздумывал о многих вещах, произошедших за последние несколько лет. Но Донован подчинялся приказам Ри, а Мак-Кьюинн сказал: «Пропусти эти корабли с белыми парусами».
Донован Косолапый по одному пропустил корабли через ворота в шлюз. Волна подхватила их и вынесла в спокойные воды Бертфэйна. Капитан каждого из шести кораблей оставил ему по тюку табака, коротко кивнув или сухо улыбнувшись. Каждый корабль казался вполне невинным, на палубах не было никого, кроме загорелых матросов и нескольких солдат. Но волоски на загривке Донована Косолапого встали дыбом, и он с кривой ухмылкой убрал табак, чувствуя, что, пожалуй, ему стоит рассказать кому-нибудь о своих мыслях. Вот только кому?
В ту ночь Дугалл Мак-Бренн почувствовал беспокойство, не дававшее ему заснуть. Его очень встревожило последнее письмо от отца, жившего в счастливом уединении семейного поместья в дальнем конце Равеншо. Мак-Бренн был уже очень стар и настолько поглощен множеством своих экстравагантных изобретений и хитроумных приспособлений, что редко обращал внимание на то, что происходит вокруг него. Его письма всегда были сбивчивыми и бессвязными, но последнее оказалось еще более путаным, чем обычно. Среди пространных описаний своей новейшей летучей машины, восхищения последним пометом щенков от любимой гончей и жалоб на затянувшееся отсутствие сына отец Дугалла упоминал визит шайки Ярких Солдат. Через три абзаца он вскользь обмолвился о том, что они хотели воспользоваться множеством укромных портов и бухточек Равеншо, а две страницы спустя упомянул, что они предложили за эту привилегию немыслимую кучу денег. Мак-Бренну не пришло в голову сообщить своему долготерпеливому сыну о том, какой ответ она дал, хотя загадочный постскриптум, в котором говорилось, что он «отослал их, устроив такую нахлобучку, какой они вовек не забудут», с равной степенью вероятности мог относиться как к Ярким Солдатам, так и к щенкам.
Дугалл Мак-Бренн не мог бы объяснить, почему отцовское письмо так обеспокоило его. Его встревожили вовсе не разрозненные обрывки мыслей, брошенные на полуслове анекдоты и своеобразные выражения, ибо таков был обычный эпистолярный стиль Прионнса Равеншо. Не была это и новость о том, что тирсолерцы просили у отца разрешения воспользоваться бухтами, хотя она действительно давала богатую пищу для размышлений. Это был не рассказ о том, что в море видели странные корабли, и не истории о Фэйргах, появляющихся в реках. Это был тот холодок, пробегающий по его спине, который Дугалл так хорошо знал. Он чувствовал надвигающуюся опасность. Вот что заставляло его крутиться и ворочаться в постели и побудило подняться за несколько часов до рассвета.
Он сел, надел длинный бархатный халат и отороченные мехом туфли и направился к двери. Во дворце было тихо и темно. Он долго не мог решиться, но потом поднялся по парадной лестнице в покои Ри на верхнем этаже. Сонные стражники, кивнув, пропустили его, зная, что Дугалл Мак-Бренн — лучший друг Ри.
Дугалл знал, что другие прионнса ругали его за то, что он сохранил хорошие отношения с Джаспером, ибо мать Дугалла, Матильда Ник-Кьюинн, была убита Красными Стражами в День Расплаты. Это стало таким потрясением для ее отца — и без того эксцентричного, — что он превратился в тихо помешанного. Многие лорды презирали Дугалла за то, что он так кротко принял убийство своей матери, хотя многие из них тоже потеряли родственников в Сожжении. — Молодой Дугалл хочет вернуть было счастье клана Мак- Бреннов, — шептались они, — поэтому и заделался лизоблюдом Ри... Дугалл не обращал внимания на слухи. Да и что еще ему оставалось делать? С тех пор как он обнаружил Джаспера, терзаемого муками вины после Дня Расплаты, кузены сблизились, как никогда. Джаспер всегда был его лучшим другом, а не просто кузеном, и Дугалл понимал силу наложенного на него заклинания. Он давно решил во всем поддерживать Джаспера и, несмотря на то, что это решение обошлось ему очень дорого, он никогда не отклонялся от курса, который выбрал для себя.
Джаспер спал, закинув одну руку за голову, темные кудри слиплись от пота. Дугалл поплотнее закутался в свой халат и уселся в кресло у кровати. Огонь догорал, ночь перетекала в утро, и в комнате становилось все холоднее и холоднее. Он смотрел на лицо своего кузена, освещенное отблесками умирающего огня, и ругал себя последними словами. Никакой опасности не было. Джаспер спал. Во дворце было тихо. Ему следовало бы быть в постели, видя сны человека, у которого нет в жизни больших проблем, чем последний карточный долг..
Дугалл почувствовал, как по его спине снова прошел озноб, и сжал кулаки. Это предчувствие опасности не было игрой его воображения. Дугалл уже не раз ощущал такое раньше, и всегда это предшествовало боли, горю и утратам. Он положил голову на руки и приготовился бодрствовать остаток ночи.
Яркие Солдаты провели весь день, осматривая знаменитый голубой город Дан-Горм. Брайд, столица Тирсолера, был большим и величественным, но и он не мог сравниться с этим фантастическим и богатым городом, построенным из серовато-голубого мрамора. Когда, шагая по улицам строгим строем, которого они ни разу не нарушили, они встречали других Ярких Солдат, то прикладывали ладонь к сердцу и бормотали «Деус Вулт».
В ту ночь, когда городские трактиры заполнились недовольными торговцами, буйными сквайрами и шумными матросами, Яркие Солдаты, стоя на коленях в своих каютах, возносили молитвы. Закончив — довольно долгое время спустя, — они улеглись на свои койки, положив рядом мечи, и заснули.
В предрассветной тьме, когда даже самые шумные гуляки, наконец, угомонились, они поднялись, вымылись ледяной водой, надели свои латы и снова принялись молиться.
— Деус Вулт! — восклицали они шепотом. — Деус Вулт!
На приколе у берегов Бертфэйна стояло теперь пятнадцать кораблей тирсолерцев. Шесть из них были четырехмачтовыми галеонами, еще шесть — трехмачтовыми каравеллами, быстрыми и более маневренными, но по сравнению со своими громоздкими соседями казавшимися совсем крошечными. Остальные три были купеческими карраками, с двумя квадратными парусами и бизанью.
С каждого корабля спустили маленькие лодки, часть из них была полна солдат, которые, обвязав весла тряпками, погребли к берегу. Остальными, доверху наполненными соломой, управлял всего один человек, с обнаженной грудою и одноногий. Шлюпки с соломой бесшумно двинулись через бухту, внезапно превратившись в плавучие факелы. Когда искры, точно светлячки, запорхали в такелаже, а огонь пополз вверх по якорным канатам, тирсолерцы нырнули под воду и перерезали штуртросы эйлианаиских кораблей, сделав их неуправляемыми.
Над одним из купеческих кораблей взметнулись огромные языки пламени, и там началась паника. В ночное небо стаями светлячков взлетали снопы искр. За двадцать минут большинство эйлиананских кораблей превратилось в погребальные костры, а ночь разрывали вопли оставшихся на борту. Город проснулся, вся портовая стена зажглась огнями, где-то тревожно гудел набат. Оставшиеся на борту тирсолерцы стащили брезент, прикрывавший огромные пушки, установленные на палубах кораблей. Остальным кораблям подали сигналы сделать то же самое, и каравеллы начали маневрировать, подбираясь ближе к берегу. Пушки били только на близкое расстояние, а тирсолерцы хотели нанести Дан-Горму как можно большие разрушения. Адмирал тирсолерского флота дожидался рассвета, чтобы открыть огонь. Зарядка и наводка пушек и так были достаточно сложной задачей, не говоря уж о том, чтобы попытаться сделать это под покровом темноты. Ждал он и сигнала с берега о том, что его солдаты вывели из строя военный штаб Красных Стражей и заняли башню начальника порта. Снаружи стоял еще один флот тирсолерских кораблей, везущих солдат, а чтобы пропустить их в Бертфэйн, нужно было открыть ворота. Наконец достаточно рассвело, чтобы он смог разглядеть, что на улицах города идут бои. Адмирал нахмурился. Солдатам явно не удалось взять город врасплох, и он с изумлением заметил, что многие из сопротивлявшихся Ярким Солдатам не были одеты в красные плащи Стражи Банри, и задумался, кто же они такие, что так неистово бьются. Он поднял руку и резко опустил ее — с каждого корабля выстрелили пушки, обрушив на город ураган твердых бронзовых ядер. Адмирал закашлялся, подавившись едким дымом, и вытер заслезившиеся глаза. Когда черное облако рассеялось, он с удовлетворением заметил, что городу нанесен огромный урон.
Снова и снова он отдавал приказ пушкам стрелять не только по городским укреплениям, но и по самому Риссмадиллу. Дворец, расположенный так высоко над их мачтами на гигантском каменном уступе, оказался трудной целью для кораблей но все, что могло помочь адмиралу обеспечить быстрое падение дворца, стоило попытаться сделать.
