Невдалеке раздались голоса, зовущие её. Опомнившись, она вырвалась и убежала. Баронесса д’Омон, подозрительно косясь туда, где за кустами маячила мужская фигура, сообщила её величеству, что её хочет видеть король. После холодной свежести парка воздух в комнате больного показался Мэри на редкость тяжелым. Людовик был худ, лыс, жалок, на его морщинистом, исхудавшем лице словно уже лежал отпечаток смерти.
– Побудь со мной, – попросил он жену.
Она покосилась на сидевшую по другую сторону ложа Клодию. У той были красные от слез глаза. Мэри же чувствовала себя возбужденной и до, кончиков ногтей неверной, лживой! Она даже не могла играть на лютне, постоянно сбивалась. Пришлось королеве попросить Клодию что-нибудь почитать королю, например его любимый «Трактат о долге». Сама же она застыла, глядя на языки пламени в камине.
Такое же пламя горело в ней. Она была уже женщиной, тело которой хотело ласк... а душа отомстить. О больном, старом муже она не могла даже думать, постоянно вздрагивая, когда он к ней обращался, и, вымучено улыбаясь ему, поправляла подушки, подносила питье.
Снег все шел. Людовик вскоре заснул под монотонное чтение дочери, а Мэри пошла к себе, но не так и не смогла успокоиться. Она пыталась молиться, но слова молитвы не шли на ум. Память все возвращала её в заснеженный сад, где Франциск так смотрел на неё, так целовал...
– Ваше величество, мы не поедем сегодня к Ангулемам? – спросила Анна Болейн.
– Поедем! – сразу оживилась Мэри, не понимая, что этим просто выдает свою полную капитуляцию.
Франциск это понял, и глаза его так и вспыхнули, едва она вошла в зал. И когда начались танцы, он незаметно увлек её прочь... Если это можно было назвать незаметным – слишком много глаз следило за ними.
В небольшой прихожей он сразу прижал её к покрытой ковром стене. Слова были не нужны. Он целовал её губы до тех пор, пока Мэри не застонала и не приоткрыла их. Её охватило бешеное возбуждение. Она и не подозревала, что страсть может быть такой неукротимой! Франциск крепко обнимал её, нежными губами целуя шею, и у Мэри не осталось сил даже притворно оказывать сопротивление. Наоборот, она сама страстно прижалась к Франциску, обняла, сбив с него берет и, ощутив его напрягшееся естество, поняла, что не может противостоять, что все её тело отвечает на его страсть.
– Какое... безумие... – прошептала она меж поцелуями.
– Какое сладкое безумие, – тут же ответил он. Поцелуев им уже было мало. Все острее ощущалась жгучая потребность тела, одежда казалась до невозможности тяжелой, неудобной, мешающей.
– Мэри... я не могу, – застонал герцог. – Я бы жизнь отдал за обладание тобой. Ради самого неба, где мы можем встретиться?
И она назвала место. Пустое крыло в Ла Турнеле. Уединенная комнатка в галерее с окном на Сену, вторая от окна. Там, где она была с Чарльзом... Это будет её месть, последняя точка в отношениях с тем, другим! Где-то в глубине души шевельнулся отголосок прежней боли, и это словно отрезвило её. Оттолкнув Франциска, королева стала поправлять одежду и волосы. Теперь она говорила почти спокойно. Время сейчас приближается к Рождеству, многие разъехались по домам, поскольку совсем не весело отмечать Рождество там, где умирает король, так что дворец почти обезлюдел. Пусть только Франциск оставит подле себя в Ангулемском особняке её стражей – Маргариту и Клодию. Франциск был возбужден, счастлив. О да, он оставит, оставит! И он придет.
Они присоединились к танцующим, улыбаясь друг другу улыбками заговорщиков и игнорируя колкие замечания Луизы Савойской. Потом Мэри ушла.
Гриньо давно понял, что, убрав от королевы герцога Саффолка, они только сблизили её с Франциском. Теперь эти двое были неразлучны, и в их общении, в куртуазных речах и манерах он явственно чувствовал нечто, чего следовало опасаться, – какое-то ненормальное, страстное напряжение. Гриньо был в гневе, не столько на Франциска, которого знал с детства и искренне любил, – он был зол на королеву. «Этой английской девке все едино, кого уложить себе между ног. Все, чего она хочет – это забеременеть, удержаться на троне и тем самым лишить законной короны моего легкомысленного Франсуа». Не раз и не два Гриньо пытался переговорить об этом со своим воспитанником, но молодой герцог только отмахивался.
– Ты просто несносная усатая дуэнья, Гриньо! Но я требую, чтобы ты почтительно отзывался об её величестве.
Того же он требовал и от матери, даже стал избегать её. И Луиза часто жаловалась дочери, что рыжая королева крадет у неё любовь сына. Маргарита брала руки матери в свои:
– Успокойтесь, мадам. Ждать осталось совсем недолго. Людовик умирает, и скоро Мария Английская не будет больше опасна для нас.
– Если до того Франциск не наделает глупостей и не сделает ей бастарда!
– О нет, матушка. Франциск не столь опрометчив. Он понимает, чем рискует.
– Понимает? Хотелось бы мне в это верить.
Ей оставалось надеяться на Гриньо, который неотступно находился при её сыне, следя за каждым его шагом. И он первый понял, что случилось, когда Франциск велел приготовить ему ванну с ароматной розовой водой, надушенное белье и наряд с минимальным количеством шнуровок, который легко было скинуть. Ясное дело – Франциск собирался на свидание. В этом не было ничего необычного, ибо молодой герцог довольно часто отправлялся на ночные рандеву. Вопрос только в том, с кем запланирована его нынешняя встреча? Гриньо опасался, что знает, с кем.
Начисто вытерев худощавое сильное тело Франциска и подав ему шелковую рубаху, Гриньо между делом заметил, что, видимо, у Франсуа сегодня приятное свидание.
– Не то слово! – белозубо улыбнулся Франциск.
Гриньо, который мрачнел все больше, помог герцогу облачиться в темного атласа чулки и подал широкие короткие штаны с прорезями.
– Ваше свидание состоится вне стен Ангулемского особняка? – спросил он.
Франсуа, заправляя в штаны рубаху и опоясываясь, лишь насвистывал мелодию, но согласно
