– Миссир герцог! – перебила его Эмма. – Вы обещали мне…Вы клялись, что не причините зла Ролло!.. Он – отец моего сына, а мой сын – наследник Нормандии и христианин!
Они съехали по склону холма, перешли вброд ручей, и Роберт, когда в запальчивости Эмма стала дергать повод и ее конь заволновался, схватил его под уздцы, вывел на безопасное место.
– Что ж, пусть Роллон докажет, что его доблесть выше случайной удачи. Но жизнь Роллона потеряет для меня интерес лишь в случае его упорства. Если же он поведет себя разумно – а глупцом его еще никто не называл, – то он примет наши условия: станет христианином и признает мое сюзеренство. Тогда я сам вложу твою руку в его и поведу вас к алтарю. А до того времени прячь свои чувства, как дерево таит свои силы в земле по прошествии лета. И молись, чтобы задуманное мной свершилось. Это нужно мне, но больше – тебе, поверь. Робертины должны показать, что они сильнее даже норманнов. Ради памяти твоего отца и моего брата Эда.
Она уже понимала, зачем ему это нужно. Как и ее отец, победивший норманнов и получивший за это корону, Роберт страстно желал добиться верховной власти. Тот, кто решит проблему норманнов, прославится во Франкии, получит поддержку Рима. И она лишь спросила:
– Почему вы так уверены, что Ролло кинется за мной очертя голову?
Роберт окинул ее оценивающим взглядом.
– Но разве он не пошел за тобой против прилива?
Эмма отвернулась. Глядела на зубчатый частокол с подъемным мостом дальней франкской усадьбы. Но думала о другом. В ней вдруг проснулась гордость. Да, Ролло много раз рисковал собой ради нее. Их многое связывает. И она рада, что ее полюбил такой мужчина. По сравнению с ним все другие казались мелкими и незначительными. Но она опасалась сказать Роберту, что ее тревожило. Что, если Ролло не придет за ней? Что, если он решит, что столь изменчивая и непостоянная жена ему не нужна? Что, если другая отвлечет его помыслы? Что ждет ее тогда?
Предположительный ответ она получила довольно скоро.
На закате второго дня они свернули с дороги к беленым, прорезанным бойницами стенам большого монастыря. Возле его ворот был, как и везде, где они проезжали, разбит военный лагерь. И Эмма не поняла, почему Роберт вдруг пришел в гнев.
– Какого дьявола вы еще здесь? Разве ваш господин только соизволил отбыть из Шартра?
Вавассор, к которому обратился герцог, не успел и ответить, как к воротам вышел высокий, облаченный в яркую тунику мужчина со стянутыми сзади в хвост темными волосами. Широкий, украшенный каменьями обруч венчал его чело.
– Ты можешь приказывать своим людям, а не мне, Робертин, – сказал человек спокойно, но с явным вызовом. – Я помню все, что мне надлежит, и не тебе…
– Разрази тебя гром! – вздыбил своего жеребца герцог, и Эмма подумала, что еще никогда не видела дядю в таком гневе. – Ты ведь должен удерживать норманнов на Луаре и успеть собрать войска. У тебя, что, есть, как у демона, крылья, чтобы завтра оказаться на месте? Клянусь вечным спасением, из-за таких, как ты, франки и не могут организовать отпор язычниками!
Смуглое лицо Эбля резко потемнело, как бывает со всеми смуглыми людьми, когда они в ярости. Но ответил он вполне спокойно.
– Укороти свой язык, Робертин. Ибо ты не сюзерен мне, чтобы приказывать. И не забывай, что, когда твой брат Эд столь загордился, он потерял почти всех своих союзников.
Он хотел еще что-то произнести, но резко умолк. И Эмма ощутила на себе его пристальный, изучающий взгляд. Потом он подошел к тяжело слезшему с коня герцогу.
– Это она?
Когда мужчина уделял ей такое внимание, Эмма не могла не заинтересоваться им. Окинула его оценивающим взглядом. Еще молод, хорош собой. Темные брови, чувственный рот, могучая шея. И явная страсть к драгоценностям. Этот обруч, который впору носить на пиру во дворце, перстни с каменьями, дорогие браслеты, на груди цепь, усаженная желтыми топазами и аметистами. Ярко расшитый плащ на плече удерживает драгоценная булавка витого золота с гранатом. Все пестро, но роскошно. Сразу видно – знатный сеньор. И держится с дерзкой самоуверенностью. Подбоченился под ее взглядом.
– Клянусь Христовым брюхом! Да за такой красавицей можно хоть в ад пойти. Твоя затея будет иметь успех, нейстриец!
Эмма вдруг смутилась. Усталая, потная, вся в пыли, она отнюдь не чувствовала себя красавицей. Ги помог ей сойти с коня, и его услужливость сейчас словно подчеркнула ее особое положение. И хотя Ги попытался прикрыть ее собой, но сам герцог взял ее за кончики пальцев и вывел вперед.
– Перед тобой, Эбль, моя племянница – Эмма Робертин.
Про себя Эмма неожиданно отметила, что герцог впервые открыто признал их родство. А из этого следовало, что либо Эбль уже знал, что она из Робертинов, либо герцог хотел поднять ее значение в глазах графа Пуатье. Она невольно смутилась. Сказала негромко:
– Если возможно, я бы хотела привести себя в порядок.
Обычная просьба для утомленной дорогой женщины. Но заботу о ней проявил не герцог и не Ги, а, неожиданно, Эбль. Громко прикрикнул на монахов, даже дал пинка пытавшемуся начать с приветственной речи настоятелю.
Ее отвели в странноприимный дом. Обычную каменную пристройку с земляным полом и очагом посредине. Монах с простодушным крестьянским лицом принес ушат с водой, которую ему и в голову не пришло подогреть. Но Эмма обрадовалась и холодной. Вода! Едва монах вышел, она с блаженством обмыла лицо, шею, развязала шнуровку, выскользнула из платья. Она была такой грязной, потной.
Людей, что ехали с ней, подобные неудобства мало трогали, Эмма порой замечала, как они мочились прямо в седла. Вонь и пыль были для них чем-то привычным. Она же любила чистоту, удобство, хорошую одежду. У нее было время и возможность привыкнуть к этому. Однако сейчас ей следовало быть благодарной и за ушат с холодной водой. Она с наслаждением терла себя. Вряд ли воды хватит, чтобы помыть голову, хотя она и не сомневалась, что вся завшивела за этот долгий путь в компании воинов.
Расчесать волосы ей все же удалось, когда в дверь постучали. Эмма недоуменно оглянулась на щеколду. Здесь одни мужчины, а она совсем раздета. Стук повторился. Эмма накинула плащ, подошла к двери. Сочный баритон сообщил, что готова теплая вода. Вот это восхитительно! Она открыла дверь и просто-таки отпрянула. На нее резко шагнул Эбль. Никакой воды не было и в помине.
– Что вам нужно? Где мой дядя?
Граф не отвечал. Разглядывал ее.
– О, нормандец знает толк в женщинах, я спал с его язычницей, а теперь ты…
Эмма пятилась от него, пока не уперлась спиной в стену. Не столько она была напугана – окошко над головой было открыто, и она в любой миг могла кликнуть помощь – сколько разгневана.
– Убирайтесь! Если вы меня хоть пальцем…
– Не надо сердиться.
Он был убежден в своей неотразимости. Хотел погладить ее по щеке, но Эмма резко отвернулась. Эбль хмыкнул.
– Женщины пугливы, но в моих руках они забывают о страхе. Эмма… Какое нежное имя. Как эта кожа, тело…
Он вдруг быстро сорвал с нее плащ. В следующий миг она схватила ушат с грязной водой и выплеснула на него. Эбль не успел опомниться, как она накинула ему на голову полу его же плаща и что есть сил толкнула к двери. Эбль зацепился шпорой о порожек, упал. Эмма метнулась к одежде, едва успела прикрыться.
– Вон отсюда!
Ей стало легче, когда она увидела Ги.
– Выгони его!
Граф, ругаясь, стащил с головы плащ, и когда Ги закрыл дверь, Эмма тут же поспешила опустить щеколду. И вдруг ее охватил приступ безудержного веселья. Однако смех замер на губах, когда она услышала, как Эбль выкрикивал за дверью, что поглядит, до веселья ли ей будет, когда он швырнет к ее ногам голову Роллона Нормандского. Теперь она разозлилась. О чем мечтает этот паскудник?! Голову Ролло!.. С ним смогла справиться слабая женщина, а он мечтает о голове Нормандского льва!
