искупит и сотой доли моей утраты!.. И я… я…
Она задыхалась, не в силах найти слова. Каждое давалось ей с трудом. Она хрипела, и горло болело все сильнее. Страха больше не было, и прежде чем она осознала, что делает, Эмма плюнула в ненавистное лицо предводителя норманнов.
Обступившие их язычники пораженно умолкли. Ее била крупная дрожь, но сейчас она не была способна хоть на йоту умерить свой гнев, ей необходимо было дать выход ненависти и отвращению. Эмма попыталась сказать еще что-то, но лишь хрипела, давясь раскаленным шаром в горле…
Ролло смотрел на нее не мигая. Медленно подняв руку, он тыльной стороной сжатого кулака отер со щеки плевок. В следующий же миг этот кулак стремительно врезался в лицо девушки.
Она отлетела на десяток шагов, с силой ударившись спиной и затылком о землю. Шлем, слетев с головы, покатился по траве. Она еще не пришла в себя, когда рывком ее подняли, а стальная рука уже вновь была занесена. Эмма вскрикнула, закрыла глаза и сжалась в комок, но удара не последовало. Медленно приоткрыв глаза, она поймала озадаченный взгляд Ролло, увидела его все еще сжатый для удара кулак. Затем он медленно опустил руку, другой все еще продолжая удерживать девушку за ворот.
Эмма не заметила, что вместе со шлемом с нее сполз и капюшон. Развившаяся коса, выскользнув из-под головной повязки, упала на спину, выбившиеся пряди огненных волос закрыли лицо.
Кто-то из обступивших их викингов присвистнул:
– Надо же! Баба!
– Вижу, – спокойно произнес Ролло, не сводя с нее сумрачного взгляда. – Кровь демонов! И эта мразь в юбке свалила такого героя, как Ингольф!
Эмма не понимала, о чем они говорят. Она висела в руке Ролло, сжимавшей ее у горла, почти не касаясь ногами земли. Из рассеченной скулы струилась кровь. Губы кровоточили.
Рагнар в красной тунике хмыкнул:
– Да это же их Птичка! Это она пела и плясала вчера весь день. А я, когда не нашел ее, решил уже было, что Фульк Рыжий забрал ее с собой! Кровь Локи![90] Она родня Анжуйскому ярлу, и мы сможем взять за нее небывалый выкуп!
Ролло криво усмехнулся. Он видел, как девушка ошеломлена, как она переводит панический взгляд с его лица на лица других норманнов.
– Ну уж нет, клянусь молотом Тора! За все золото Мидгарда я никому ее не отдам. Я придумаю убийце Ингольфа такую кару, воспоминание о которой будет долго веселить мое сердце.
– Жаль, – почесывая рукоятью меча за ухом, проговорил Рагнар. – Признаюсь, она красавица, и я еще вчера присмотрел ее для себя.
– Красавица? – задумчиво произнес Ролло, глядя, как слезы смешиваются с кровью на лице его пленницы. И вдруг захохотал, а затем резко разорвал одежду девушки, обнажив светящееся белизной тело.
Эмма вскрикнула и отшатнулась, пытаясь прикрыться руками. Воины изумленно примолкли, потом кто-то хмыкнул, кто-то помянул Локи, кто-то пробормотал кенинг – «омела злата». Они обступили ее со всех сторон, с жадностью разглядывая. Глаза их светились, как уголья, но сквозь похоть в их взглядах проступало и невольное восхищение. Казалось, сама Фрейя предстала им, блистая совершенной наготой. Пленница была невысокого роста, но вся ее, словно сияющая изнутри, точеная фигурка была совершенной, мягкой, дышащей драгоценностью. У девушки была нежная бело-розовая кожа, изящные плечи, еще по- детски худощавые, а грудь – высока и округла, с маленькими, отливающими перламутром сосками. На удивление тонкая талия плавной линией переходила в округлые, соблазнительные бедра. Плоский живот с темным пушком у лона вздрагивал от рыданий. Длинные, стройные ноги, без малейшего изъяна, оканчивались узкими маленькими ступнями.
Ролло хлестко ударил по рукам, прикрывавшим тело. Когда же Эмма не повиновалась, силой отвел их в стороны, окидывая девушку презрительно-оценивающим взглядом. Наконец он кивнул, словно соглашаясь, что она действительно хороша, и вгляделся в ее перепачканное, измученное лицо. Сквозь грязь и кровь явственно проступали на редкость привлекательные черты. Но в глазах были только ужас, стыд и гнев.
– Птичка, – повторил он, словно пробуя слово на вкус. И вдруг захохотал: – Это тело, эта щепотка мяса на костях исхитрилась убить лучшего друга, какого только боги могут послать смертному!
Лицо его вновь исказилось яростью и болью.
– Мясо! – процедил он сквозь зубы. – Хорошее мясо? – спросил он, видя жадные глаза своих воинов, и вдруг с силой толкнул девушку к ним. – Берите. Она ваша. Делайте что хотите. А то, что останется, сгорит в погребальном костре Ингольфа…
Он повернулся и пошел, словно она больше не занимала его. Гнедой Ролло прядал ушами, косил взглядом туда, откуда раздавались хохот и отчаянные крики. Ролло успокаивающе погладил его по холке. Тяжело, как старик, вставил ногу в стремя, медленно сел в седло и, больше не оглядываясь, неспешным шагом поехал прочь.
Эмма все еще не верила, что все это случилось именно с ней. В нее вцепилось сразу несколько алчущих рук, до боли сжимая грудь, терзая ягодицы, выдирая волосы. Сначала она отбивалась молча. Они так жаждали ее, что не сумели сразу повалить, а с неистовым хохотом толкали друг к другу. Она видела их всклокоченные бороды, оскаленные рты, горящие, как у волков, глаза. И тогда девушка истошно завизжала, отталкивая воинов и, охваченная безумной паникой, пытаясь вырваться. Чье-то лицо оказалось совсем рядом, и Эмма изо всех сил ударила кулаком в ощеренные зубы. Норманн взревел от боли и наотмашь вернул ей удар. Девушка стала падать, но кто-то уже подхватил ее, вцепившись в грудь. Эмма вопила и брыкалась, вырываясь из цепких, словно у лесной нечисти, лап. Но вскоре норманнам надоела эта игра, и теперь сразу множество рук удерживали все ее тело, парализуя движения. Ее кости трещали, она слышала зловонное дыхание у самого лица, ее оглушали их возбужденные крики и урчание голодных зверей. Ее окончательно пригвоздили к земле. Она задыхалась слезами и криком, но хохот и хриплые голоса вокруг становились все громче и громче. Кто-то склонился к ней, и она, не в силах освободить руку или ногу, зубами впилась в бородатое лицо. Сильнейший удар по голове оглушил ее. Наползала темнота, сознание раздваивалось.
«О, Пречистая Дева! – молила девушка. – Сделай так, чтобы это была уже смерть, забери меня к себе, забери меня к матушке! Небо! Пусть я хотя бы лишусь сознания!»
Но она вновь и вновь выплывала из небытия. Норманны воспользовались ее слабостью, чтобы уложить на траву. Но Эмма вновь стала рваться так, что ее пришлось держать, как бы распяв.
Теперь она отчетливо видела, как толстый, обросший почти до глаз норманн опустился на колени между ее пригвожденных к земле раздвинутых ног и, отталкивая мешавших ему приятелей, с хохотом развязал веревочный пояс и стащил с себя штаны. Эмма в ужасе закрыла глаза, чтобы ничего не видеть. Но едва викинг опустился над нею на четвереньки, как девушка внезапно рванулась, освободив ногу. Коленом, что было сил, она двинула насильника в пах, тот взвыл и стал скакать под хохот сотоварищей.
Но это была лишь короткая отсрочка. Сквозь пелену слез девушка увидела перед собой красное пятно. Нарядная туника Вульфрада. «Немой» Рагнар занял место своего неудачливого предшественника. Его рысьи похотливые глаза жадно ощупывали извивавшееся перед ним тело Эммы. Ее кожа блестела от пота, вся она мелко дрожала. Это возбуждало противника все больше и больше.
– Я буду у тебя первым, Птичка, – хищно скалясь, сказал он на ее языке. – Я решил это еще на вашем празднике, когда ты скакала как коза, показывая кому попало свои ноги. Попробуем, какова у тебя кровь, девственница…
Он оглядел своих сотоварищей.
– Хотя… не люблю грязной работы. Придется измазать нарядную одежду, хоть она и красная, как все та же кровь.
Он говорил это по-норвежски, и Эмма ничего не поняла. Ее глаза округлились от ужаса, когда она увидела, как он сначала освободился от одежды, а затем под гогот норманнов потянулся за секирой. «О, пусть он лучше убьет меня! Пусть убьет! Иначе все будет гораздо хуже, чем смерть».
Но, к ее ужасу, Рагнар повернул секиру лезвием к себе и с силой ввел рукоять оружия между ее ног. Эмма сцепила зубы, но не сдержалась, и глухой стон перешел в полный отчаяния и муки крик. Боль молнией пронзила ее, отдалась в мозгу, в сердце. Она кричала и тогда, когда Рагнар отбросил секиру и навалился сверху. Ей казалось, что она глохнет от собственного крика, но из ее горла вырывался лишь приглушенный
