подобным образом. Итак, сэр, вот ваше прощение, но при этом я по-прежнему остаюсь в долгу перед вами. Возможно, когда мы встретимся в Англии, мы окажемся противниками, но здесь, в Париже, я прошу вас быть моим гостем.
Филип взял письмо и поклонился.
– Благодарю, милорд, но, к сожалению, вынужден отказаться от вашего гостеприимства. Не сочтите это за выражение неучтивости, неприязни или, Боже упаси, за оскорбление с моей стороны, но дело в том, что я уже дал согласие быть гостем бургундского графа де Кревкера.
– Что ж… В таком случае не смею вас более задерживать.
Филип вложил в футляр письмо короля, размышляя о том, что его поездка оказалась в сущности бесплодной. Послание, на которое, судя по всему, полагался король, ничего не изменило. И слава Богу, если суть его такова, как говорит Уорвик.
Филип взглянул на графа. Лицо Делателя Королей было печальным. Внезапно Майсгрейву пришло в голову, что служить этому человеку было бы счастьем для настоящего воина. Но над ним тяготела присяга… Казалось, Уорвику передалась его мысль.
– Cuique suum,[89] сэр рыцарь. У каждого в этом мире свой путь. Если вас не прикончит этот головорез Делорен, я буду знать, что в Англии у меня есть враг, которого я искренне уважаю.
Казалось, он хочет загладить свою недавнюю резкость, но от этого Майсгрейву стало еще тяжелее на душе. Он медлил.
Анна стояла, отвернувшись к окну, словно ее не занимал его уход. Но именно нарочитое безразличие после столь бурного всплеска чувств, когда она в отчаянии молила отца пощадить его, подсказало Филипу, что это вовсе не так. Поколебавшись мгновение, рыцарь решился:
– Ваша светлость, милорд! Не сочтите мои слова за дерзость, но ваша дочь, моя отважная спутница…
Он сделал паузу и увидел, что Анна растерянно оглянулась. Тогда он разрешил себе улыбнуться.
– Простите меня, миледи! Наши дороги отныне расходятся, и в знак моего глубокого преклонения перед вами я прошу вас принять этот дар от простого рыцаря с северного Нортумберленда.
Он подошел к Анне и, опустившись на одно колено, почтительно протянул ей вышитую шелком и серебром ладанку.
– Вы знаете, что здесь частица Креста, на котором страдал Спаситель. Долгое время она была моей единственной святыней, моим талисманом. Отныне же пусть она хранит вас, ибо вы более меня достойны владеть ею.
Он внимательно вглядывался в ее лицо, пытаясь обнаружить в нем хотя бы слабую тень того чувства, которое еще недавно озаряло его. Но девушка оставалась бесстрастной, несмотря на бледность. Когда же она заговорила, голос ее звучал мирно и спокойно:
– Примите мою сердечную благодарность, сэр. Это дар, достойный королей. Однако, как вы сказали, эта реликвия хранила вас, а вам предстоит опасная схватка с шотландским телохранителем короля Людовика. Именно поэтому я не могу принять ваш неоценимый дар.
Лицо рыцаря затуманилось. Во взгляде его читался укор.
– Ради всего святого, миледи, не отказывайте мне. Ведь это все, что я в состоянии предложить вам.
Последние слова он произнес медленно и печально. Анне никогда не приходилось видеть его таким. Губы ее дрогнули, и Майсгрейву на какой-то миг показалось, что на сейчас расплачется. Вместо этого она улыбнулась.
– Хорошо, я принимаю ваш дар, сэр Майсгрейв. И, клянусь своей христианской верой, небеса не слышали молитв горячее, чем те, что я вознесу за вас над этой реликвией.
Она глядела ему прямо в глаза, продолжая улыбаться, лишь рука, когда она брала ладанку, предательски дрогнула.
– Я не расстанусь с нею никогда, верьте мне, сэр рыцарь.
Затем торопливо, словно убегая от чего-то, Анна покинула покой…
Майсгрейв вернулся в Бургундский отель и начал усиленно готовиться к предстоящему поединку. Кревкер советовал ему немного повременить, пока не затянется рана на плече, однако Майсгрейв не придал значения словам бургундца. Ему необходимо было до отказа заполнить свое время, чтобы избавиться от неотвязных мыслей об Анне Невиль. Все его помыслы были о назначенном поединке, весть о котором всколыхнула весь Париж.
Впереди у Филипа было несколько дней, и все это время он проводил в фехтовальном зале. Он знал, что король и двор на стороне шотландца, ему же приходилось теперь отстаивать честь Бургундии – недаром граф Кревкер взялся снабдить его всем необходимым для турнира. Бургундец тоже собирался принять участие в пышных рыцарских игрищах и даже намеревался овладеть главной наградой, но без конца возился с Филипом. Он-то и сообщил ему, какое возбуждение вызвала в Париже новость о смертельном поединке на турнире. Заключались бесчисленные пари, наперебой велись нескончаемые споры. В сущности, парижанам было безразлично, кто возьмет верх, ведь оба бойца были иноземцами – все упиралось в вопрос, на кого поставить свою медь либо золото. Делорен был заметной фигурой в гвардии, и многие знали, что сам король выделял его за редкостное мастерство воина. Англичанин же, говорили, победил на турнире в Йорке самого Кревкера, притом он хорош собой да не больно-то любезен. Немало дам и девиц хотели встретиться с ним и засыпали его записками, которые этот английский варвар даже не удостаивал ответа. Казалось, он всячески стремится подчеркнуть свое безразличие к прекрасной половине человечества, но это еще более интриговало и возбуждало любопытство. Нет, безусловно, французские красавицы желали победы английскому рыцарю, а не пьянице и бахвалу Делорену.
Филип же готовился к турниру с таким упорством, что даже Кревкер был поражен.
– Дорогой друг, я не спорю, что Делорен прекрасный воин и нельзя пренебрегать всей серьезностью положения. Однако все в руках Божьих, и незачем доводить себя до полного изнеможения.
За два дня до турнира Майсгрейва навестил Уорвик со своим будущим зятем. Филип как раз обсуждал с Кревкером некий хитроумный удар боевой цепью.
– Вам будет предоставлено три вида оружия – копье, меч и тяжелая тройная цепь с шиповатыми ядрами, – наставительно говорил граф. – В Англии ею не так часто пользуются, как здесь, на континенте. Делорен же отлично научился с нею управляться…
Он неожиданно умолк, глядя через плечо рыцаря. Филип обернулся – к ним приближался Делатель Королей с юным Эдуардом Уэльским. Сегодня Уорвик казался менее суровым и держался дружелюбно. Он любезно приветствовал графа Кревкера, а затем обратился к Филипу со словами, что, хотя Майсгрейв и выступает как сторонник Бургундии, они с принцем желают ему победы, ибо он так или иначе остается англичанином, сражающимся против шотландца. Затем Уорвик напомнил, что по-прежнему в долгу у рыцаря и поэтому просит последнего принять от него небольшой знак признательности.
Он хлопнул в ладоши, и слуги внесли роскошные боевые доспехи. Это была миланская броня, сияющая светлой сталью и украшенная золотой насечкой. В центре нагрудного панциря парил золотой орел с рубиновыми глазами.
– Милорд, – вскричал Филип, – это же целое состояние! Я не могу принять от врага моего короля такое сокровище!
– Не стоит быть столь щепетильным, сэр рыцарь. Напомню вам, что, оставаясь моим врагом, вы сделали для меня то, на что решился бы не всякий друг.
Слышавшие эту беседу граф Кревкер и Эдуард Ланкастер недоуменно переглянулись. Для них оставалось тайной, о чем идет речь, да и роскошь подарка поражала. Однако минуту спустя Кревкер, придя в восторг от нововведений в доспехах, потребовал, чтобы Майсгрейв немедленно облачился в них и продемонстрировал их достоинства. Принц Эдуард заявил, что наслышан о доблести английского рыцаря и хотел бы немного пофехтовать с ним прямо сейчас в надежде перенять какой-нибудь особый прием. Филип скупо усмехнулся.
– Для меня большая честь скрестить меч с принцем крови.
– О, не говорите так! Вы ведь йоркист, и для вас я всего лишь один из противников. Забудьте на миг, что Ланкастеры были на троне, и сразитесь со мной.
